Чинара Джантошева: О страшном не думаем, наша задача - лечить людей

Нашей соотечественнице Чинаре Джантошевой, работающей анестезиологом– реаниматологом в госпитале в Дубае, по решению вице–президента и премьер– министра Объединенных Арабских Эмиратов, эмира Дубая, шейха Мохаммеда бин Рашида Аль Мактума была вручена 10–летняя золотая резидент–виза за профессионализм и мужество при лечении больных с коронавирусной инфекцией. Свою благодарность выразила Чинаре Шералиевне и Фатима Бинт Мубарак, написав: "Спасибо вам за спасение жизни наших граждан".
Приятно, когда так высоко оценили труд врача из Кыргызстана, хотя поначалу в Эмиратах мало кто знал, где даже находится такая страна.
Корреспондент "Вечерки" связалась с Чинарой Джантошевой и взяла у нее эксклюзивное интервью, как и было обещано читателям газеты.
Судя по снимкам, в защитном костюме вы - врач с передовой фронта, постоянно видите пациентов либо тяжелых, либо крайне тяжелых.
- Да, с самого начала эпидемии я работала и продолжаю работать в красной зоне. Хотя наш огромный госпиталь в Дубае стал полностью красной зоной, как "Коммунарка" в Москве. Он был перепрофилирован для лечения больных с коронавирусной инфекцией. В пик пандемии, март–апрель, когда началось массовое поступление больных, было непросто. Все были тяжелые, дышать не могли. Всех надо было вентилировать, иначе умрут. На ИВЛ одновременно находились по 200 с лишним человек. Аппараты установили сразу же, как стало понятно, что без них не обойтись. Причем, разумеется, суперсовременные.
У многих больных органы поражаются стремительно, и наступает мультиорганная недостаточность. И когда ты видишь, как в течение двух–трех часов резко меняется состояние больного, и ты понимаешь, что скоро он уйдет, а ты практически уже бессильна ему помочь, потому что сделано все возможное для его спасения, то пережить это непросто.
Поэтому меня удивляют люди, которые заявляют, что коронавирус - это, дескать, обман, выдумка врачей. Одна моя знакомая написала мне, что мы, врачи, говорим ерунду, страшилки придумываем. Я не выдержала, пригласила ее приехать, написала, что оплачу все расходы за перелет, пребывание здесь. Пообещала показать госпиталь, и, если она ничего не боится, то может даже без защитных средств увидеть таких больных. "Но, боюсь, потом придется спасать тебя", - ответила я ей. Думаю, она поняла, что никто никого не обманывает.
Вряд ли есть среди моих коллег, независимо от того, в какой клинике и стране они работают, такие, которым было бы не страшно заходить в эту зону, потому что риск заражения очень высокий. Особенно когда интубируешь больного, когда, образно говоря, "сажаешь" его на искусственную вентиляцию. Это самый опасный момент, потому что идет большой аэрозольный впрыск в твою сторону, в глаза, лицо. Хотя, конечно, мы надежно защищены.
Проблем с защитными средствами, оборудованием здесь никогда не было и нет. И я, зная о такой проблеме своих коллег на родине, искренне им сопереживала, потому что знаю, насколько это опасная работа, особенно при непрекращающемся потоке больных. Мир впервые столкнулся с таким агрессивным вирусом. Одно твое неверное движение - и ты можешь оказаться в этой реанимации уже сама.
Его можно подцепить даже при снятии защитных средств после работы. Существует целая наука, как правильно снимать и надевать СИЗ. Но о страшном не думаем, наша задача - лечить больных.
Но вы же могли отказаться?
- Конечно, могла. Никто не имеет права заставить человека работать принудительно с такими больными. Но я профессионал, я должна быть там, где я сейчас есть. Тем более что в реанимационном отделении я считаюсь старшим доктором, и поэтому чисто морально и в силу профессии не могла отказаться.
Хотя среди моих коллег есть врачи, которые отказывались работать по разным причинам: кто–то по состоянию здоровья, кто–то по другим.
У нас в отделении отличная команда, которую возглавляет врач от Бога, он еще и председатель комиссии по чрезвычайным ситуациям и, в частности, по борьбе с пандемией в Дубае. И я не могла бросить своих коллег в такой ситуации. Ни воспитание, ни чувство долга не позволили мне это сделать.
Чинара Шералиевна, в медицину вы пришли, видимо, по настоянию родителей–медиков?
- Наоборот, они были изначально против, чтобы я была врачом. И слышать, как говорится, об этом не хотели. Я окончила физико–математическую школу № 9 и поступила в Новосибирский государственный университет на престижный и модный тогда факультет прикладной математики. Учеба давалась легко. Однако где–то глубоко внутри меня крепла мысль, что мне надо идти в медицинский, я всегда хотела быть врачом.
Проучившись в университете почти полтора года и, успешно сдав очередную сессию, я забрала документы и вернулась домой. Родителям сказала, что больше не поеду в Новосибирск и никакой, даже прикладной, математики мне не надо. Я буду поступать в медицинский. Родители были в шоке.
Поступить в те годы в медицинский институт было что–то из серии невероятного. Тем более требовался стаж работы в любом медицинском учреждении. Естественно, его у меня не было. Пришлось просить отца помочь с работой. Так я стала лаборантом на кафедре анатомии, нередко приходилось бывать в морге, который был по соседству. Кафедра тогда располагалась на пересечении Московской и Логвиненко. Возможно, папа надеялся, что, насмотревшись там всего, я отступлюсь?
В мединститут я поступила без папиного участия. Он тогда сказал мне, как отрезал: "Даже не проси, чтобы я тебе помог. Захотела учиться в медицинском, поступай сама". Хотя, конечно, ему бы не отказали, но он был таким принципиальным.
И специальность выбрали самую что ни на есть сложную в медицине.
- На четвертом курсе при распределении по циклам я выбрала хирургический. Пропадали тогда день и ночь в "неотложке" на Шампанкомбинате (теперь это Национальный хирургический центр), там находилась и кафедра хирургии КГМИ. Хирургия мне очень нравилась, студентами мы дежурили там, ассистировали на операциях опытным врачам, пытались показывать себя с лучшей стороны, чтобы прийти на следующее дежурство и опять участвовать в операциях.
Но к окончанию цикла понимала, что труд хирурга - это удел мужчин. Хотя, возможно, я осталась бы в хирургии, если бы не профессор Фингер, который заведовал тогда кафедрой анестезиологии и реанимации. Его лекции, без преувеличения, были песней. Он завораживал нас своими знаниями. И все хотели быть анестезиологами и реаниматологами. Я в том числе.
Отец поддержал мой выбор, сказал, что эта специальность требует самого широкого врачебного мышления. И он был прав. Мы думаем о работе не одной конкретной системы или органа, а всего организма в целом.
Так и остались после окончания в НХЦ?
- Да, я осталась в НХЦ, или, как его еще называют, в клинике Мамакеева, в отделении анестезиологии и реаниматологии. Научилась там абсолютно всему, и приобретенный тогда опыт помогает до сих пор. Поток тяжелых больных был большой. Мамбет Мамакеевич, что называется, выжимал из нас все соки. Мы могли сутками быть в клинике. Я получила там капитальные знания и практические навыки. Поэтому с блеском выдержала профессиональный экзамен и получила лицензию и разрешение на работу в Объединенных Арабских Эмиратах. Практическая часть экзамена проходила непосредственно в отделении интенсивной терапии госпиталя, где я выполнила все предложенные мне процедуры. Члены комиссии были, мягко говоря, удивлены, что женщина–врач из малознакомого Кыргызстана так грамотно и четко выполнила их. Они даже меня спросили, где я всему этому научилась. Мне было приятно их удивление.
Как вы вообще оказались в ОАЭ? И почему именно в Эмиратах?
- Начало 2000–х было нестабильным. Хотелось что–то изменить в жизни. Поехав к подруге в Эмираты, решила попробовать свои силы в этой стране. Хотя особых планов на переезд не было. Может быть, опять же сказалось влияние отца, который перед смертью сказал мне: "Пообещай, что ты попробуешь себя где–нибудь". Я очень хотела что–то изменить для себя. Но вначале все было непросто. Проблемы начались с подачи документов на экзамен. Диплом нашего мединститута не признавали. Пришлось подтверждать подлинность своего диплома и доказывать, что он свидетельствует о высшем медицинском образовании. Но даже после того, как я успешно, с первого раза, сдала сложнейший экзамен и получила лицензию, ко мне относились, мягко говоря, с предосторожностью.
Экзамен был наверняка на английском?
- Конечно, я к тому времени могла свободно общаться на английском. Опять же папино влияние, он постоянно мне говорил: мол, не сиди возле телевизора, не трать время зря, учи английский. Я противилась: дескать, зачем он мне нужен. Он настаивал: "Ты когда–нибудь вспомнишь меня и еще спасибо скажешь за это". И вот это время наступило, и я благодарна ему!
Где вы сейчас работаете?
- По контракту я работала в двух больших частных госпиталях. А потом меня пригласили в государственный госпиталь в Дубае. Это один из самых крупных госпиталей в Объединенных Арабских Эмиратах, он считается ведущим учреждением в стране. В нем работают более тысячи врачей всех специальностей, а территория настолько огромная, что пешком не сразу попадешь в отделение, которое нужно.
Из оборудования есть абсолютно все, что необходимо для диагностики, лечения, проведения любых видов операций. Даже мысли не возникает, что тебе может чего–то не хватить для спасения больного. И в этом плане работать здесь - одно удовольствие. В нашем отделении интенсивной терапии работают более семидесяти врачей, в основном мужчины, только три женщины, в том числе я. Отделение одно на весь госпиталь, поэтому тоже очень большое, в нем несколько подразделений - хирургическая реанимация, кардиореанимация ожоговая, инфекционная реанимация, реанимация общего профиля.
Каждый врач нашего отделения перед дежурством знает, где он будет работать - в каком подразделении интенсивной терапии. Поскольку я являюсь старшим специалистом, то ответственность на дежурстве колоссальная: за всех реанимационных больных в целом, если вдруг у кого–то из моих коллег возникли какие–то трудности, то я должна помочь, на мне лежит ответственность за любые экстренные ситуации в госпитале, за организацию лечения, приема больных. Функциональных обязанностей много. Дежурство длится по 12 часов.
В госпитале только арабские врачи?
- Нет, много докторов из других стран. Но анестезиолог–реаниматолог из постсоветских стран я одна в Дубае. Есть еще реаниматолог из Украины, но он работает в другом Эмирате. А вообще есть хирурги из Сербии, Македонии, которые учили русский и отлично им владеют. Они очень обрадовались моему появлению, возможности поговорить по–русски.
Вы все время, как сказал в одном интервью "Вечерке" корифей анестезиологии и реаниматологии Альберт Кагарлицкий, с чертом на ножах. И не всегда победа бывает на стороне врача. Вы не боитесь говорить о смерти пациента его близким? Тем более в чужой стране?
- Существует мнение, что врачи якобы не переживают из–за смерти своих пациентов, дескать, они к ним привыкают, они же бездушные. Энергетически смерть даже чужого человека страшно тяжело переживается. И, конечно, не просто об этом сообщать родным. Реакция бывает разная. Но люди здесь все глубоко верующие, в них присутствует такое понимание, что ли: бог дал, бог взял. Но есть и очень агрессивно настроенные, которые, конечно, винят врачей в смерти своих близких. Поэтому в ОАЭ у нас есть страховка на случай, если родственник умершего подаст на врача в суд. Государство страхует каждого доктора, страховка составляет примерно полтора миллиона дирхамов.
Но законы очень суровые, если родственник чем–то недоволен, открывается одновременно полицейский кейс, судебный. Врача могут арестовать и даже посадить. Это, конечно, больше характерно для частных клиник. В нашей работает большой юридический отдел, специалисты которого защищают нас в таких ситуациях.
Но врач и без суда несет наказание - моральное. Ты возвращаешься домой как выжатый лимон. Знаешь, что сделала все, что возможно, чтобы спасти пациента, и вины твоей нет, но отрицательные эмоции перехлестывают.
Чинара Шералиевна, не могу не спросить: без каких качеств врачу–реаниматологу нечего делать в интенсивной терапии?
- Однозначно, эмоции в нашей работе излишни. Надо иметь очень холодную голову и мгновенную реакцию на развитие ситуации, потому что от нее зависит чья–то жизнь. Причем среагировать надо не только быстро, но и профессионально. И, конечно, нужно иметь горячее сердце, которое переживает за этого человека. Разумеется, еще знания и уверенность. В моей профессии важно быстро уметь принять решение. Если не умеешь быстро реагировать и принимать решения, значит, будешь терять больных. Значит, надо уходить из реанимации. И когда видишь, что человек вернулся с того света благодаря тебе, то испытываешь сильные внутренние эмоции.
Что это за золотая виза, которую вам вручил шейх?
- Стать обладателем золотой визы - это престижно, это знак признания государства! Мы работали последние три месяца в зоне риска, или, как сейчас говорят, на передовой. Выкладывались по полной программе. Да и сейчас коронавирус от нас никуда не ушел. И, кстати, некоторые из моих коллег были инфицированы.
Виза же вручается по решению шейха людям, особо одаренным, которые принесли какую–то пользу для страны. Эта виза - фактически вид на жительство. Гражданства своей страны в ОАЭ не дают иностранцам. Лиц, получивших такую визу, очень мало. Кандидатуры желающих ее получить рассматривает сам шейх. Она автоматически обновляется каждые десять лет. А вообще продлить визу на свое пребывание здесь - это всегда большая проблема, требуется масса документов. Поскольку я работаю в государственном учреждении, у меня никогда не было проблем с резидентской визой, но теперь их не станет и подавно.
Золотая виза дает определенные привилегии, они такие же, как и у местных жителей. Куда бы ты ни пришел, здесь спрашивают сначала твою визу. А когда служащие какой–то организации видят, что у меня она десятилетняя, у них не возникает никаких вопросов. Скидки ее обладателям предоставляются практически везде. Я могу выступать спонсором своих родных и знакомых.
Виза - это ведь не только привилегии...
- ...Это оценка моей работы. Нам сказали, что на нее претендовало много врачей, но получили только тридцать докторов, моих коллег из нашего госпиталя. Кандидатуры были выбраны шейхом. Среди врачей со всего постсоветского пространства только мне вручена такая награда - гражданке Кыргызстана!
Я была удивлена, когда получила известие об этом. Не только я, удивлены были все! Никто из нас не ожидал какой–либо благодарности, никто, насколько я знаю, не обращался с подобной инициативой к государству. Но тем не менее пришло такое известие. Было приятно, что государство оценило мою работу.
Как ваша семья переносит столь долгую разлуку?
- Мы жили с сыном, муж давно умер, когда сын был еще во втором классе. Сын вырос здесь, окончил школу, университет и сейчас уже работает в международной организации в Европе. Женат. Сестра и брат живут в Бишкеке, бываем друг у друга в гостях.
Как местное население относится к иностранцам, в частности, к вам.
- Нередко больные, поступающие в наше отделение, говорят: "Хочу к той докторе" - и показывают на меня. Местное население вообще с огромным уважением и почтением относится к докторам. Врачей здесь очень ценят. И ты ощущаешь это каждый день. Арабы вообще по натуре добрый и спокойный народ в большинстве своем.
Языкового барьера не испытываете?
- Нет. Я понимаю и немного говорю по–арабски. Но язык работы для всех - английский и арабский приветствуется для иностранцев.
Свободное время есть? Чем занимаетесь?
- Его немного. В дни отдыха стараюсь заняться собой, физкультурой, к которой с детства приучена. Люблю позаниматься в зале. Езжу в марокканскую сауну. Образовался, конечно, за одиннадцать лет круг подруг, знакомых, стараемся время от времени собраться на ужин, выпить кофе, поговорить.
В Дубае вообще большая кыргызская диаспора, люди работают в разных сферах. Тоже периодически встречаемся. Среди соотечественников у меня немало хороших друзей...
Сообщи свою новость: