О шептунах Жээнбекова, допросах и своем увольнении — беседа с Алтынай Омурбековой

Кроме прочего, Омурбекова в интервью нашей редакции рассказала, почему ушла со своего поста, поделилась мнением об экс-президенте Сооронбае Жээнбекове и видением того, как нужно подготовить страну к возможной третьей волне коронавируса.
— Алтынай Сейитбековна, вас попросили покинуть пост вице-премьера в апреле 2020-го, когда ситуация с пандемией только начала обостряться. Есть предположение, что тогда властям надо было показать, что они работают, что никто никуда не спрятался и надо было показательно кого-то наказать. Как вы прокомментируете это?
— Понимание, что ситуация критическая, появилось еще в феврале. Мир был напуган, и Кыргызстан тоже, тем, что надвигается неизвестная пандемия.
14 марта на заседании Совбеза президент дал высокую оценку работе республиканского штаба, похвалил нас, сказал, что мы все правильно делаем. И было странно, что две недели спустя резко изменились настроения. Премьер попросил нас с главой Минздрава покинуть посты, поскольку "мы не справились с ситуацией".
Наверно где-то имело место то, о чем вы говорите: нужно было устроить показательные порки — "власть не дремлет, виновные наказаны"… Но уже к марту, по-моему, коронавирусом были поражены более 90 стран. Учитывая, что мы граничим с Китаем, меры, которые мы приняли уже в конце января и в начале февраля, позволили выиграть время. Поэтому в том, что первый случай заражения у нас зафиксировали только 18 марта, я вижу заслугу нашего штаба.
А были приняты где-то даже очень непопулярные меры. Границу с Китаем закрыли. Думаю, любая страна, с кем закрывают границу, наверное, всегда считает, что это какой-то недружественный шаг. Мы вынуждены были на это пойти. Авиасообщение прекратили, а гражданам Японии, Южной Кореи, Ирана, Китая вообще было запрещено въезжать. Ввели полный карантин всего и вся. Люди тоже неоднозначно это воспринимали, но мы считали, что должны идти на такие меры. И все-таки приняли постановление о запрете всего этого. Обучение врачей, переобучение на базе Института повышение квалификации началось еще в начале февраля. Получилось, что в стране катастрофически, оказывается, не хватает санитарных врачей, эпидемиологов, инфекционистов. Они видимо считаются непрестижными. Студенты хотят быть гинекологами, урологами, а когда мы столкнулись с этой эпидемией, оказалось, что эти врачи на вес золота.
— То есть профессиональная подготовка среди медиков проводилась?
— Конечно. Более того, 24 марта Минздрав, не дожидаясь команды Совбеза, открыл свой оперативный штаб. 27 марта я провела заседание республиканской чрезвычайной противоэпидемической противоэпизодической комиссии. Там были даны довольно профессиональные поручения: увеличить коечный фонд, эпидемиологический фонд предусмотреть, переобучение врачей. То, что в таких ситуациях должно делаться стандартно.
Во время моей работы провели 33 заседания Республиканского штаба. Каждый день мы информировали граждан, пригласили абсолютно всех — и блогеров, и людей, которые критиковали нас. Призвали их объединиться, вместе информировать, ведь у них есть хорошая аудитория. Потому что все были напуганы. Сегодня, через год, имея уже достаточный опыт, очень легко говорить: "Надо было вот так делать, надо было так". Мы и сами понимаем, что, если бы тогда имели сегодняшний опыт и знания, возможно, все было бы по-другому.  
— Когда премьер просил вас написать заявление об отставке, он не объяснял свою просьбу?
— Он только одно сказал: "Вы наверно поняли, что после заседания Совбеза вам надо написать заявление". Я сказала, что не буду писать, что он должен обосновать мою отставку. Ну что это: самый пик пандемии, и я вдруг ухожу по собственному желанию, как это будет расценено? На что он, так скажем, убедил, что надо написать заявление. Сейчас я понимаю, что, возможно, это было где-то связано с предстоящими выборами в парламент.
— Каким образом это было связано?
— Руководителей подводят всякие шептуны. Мне потом уже сказали, что к президенту заходили, говорили: "Она человек Бабанова, они пойдут на выборы, она сейчас пиарится на пандемии, все время выступает, становится популярной". Очень примитивно все, честно говоря.
© Sputnik / Жоомарт УраимовАлтынай Омурбекова: В первые месяцы моей работы меня прямо распирало, я не знала куда деть свой опыт, что с ним делать. Я вижу, что где-то люди топчутся, есть проблема, но никто не просит о помощи. У нас настолько неправильный подход! Эмоционально было тяжело. — А вы участвовали в выборах?
— Да, от партии "Республика". Мне на тот момент казалось, что, наверное. президент должен был нас пригласить, и нас тоже послушать.
— Такого не было?
— Такого не было. Ну, никогда за два года, которые я работала, не принимал президент. Но в принципе, я думаю, что это нормально, когда есть премьер, мы отчитывались ему, а он уже доносил до руководства.
— То есть у определенных людей во власти, возможно, было предположение что такая сильная политическая фигура как вице-премьер-министр…
— …Наверно, что она может каким-то образом влиять. Но это предположение, я говорю это, исходя из собственных чувств. Когда бушует пандемия, наверно эти вопросы вообще не должны были кому-то в голову приходить.
Я все равно считаю, что это было первой ошибкой, потому что мы на тот момент уже были людьми, у которых хоть какой-то опыт есть. И если мы не справились, тогда должны были привести таких кризис-менеджеров, людей с таким колоссальным опытом…
Это не послужило улучшению ситуации. Сейчас неэтично говорить, что если бы мы остались… Никто не может знать, может лучше было бы, может хуже.
Мы шли также, как и весь мир. Весь мир тоже не знал, что делать, и мы все время консультировались с коллегами из других стран. Оказывается, премьер Великобритании в феврале или марте предупреждал, что введение очень ранних локдаунов, возможно, сослужит плохую службу: люди устанут сидеть дома, а когда уже на самом деле ситуация будет пиковая, когда мы действительно должны будем всех держать по домам, от усталости люди просто повыскакивают на улицы.
Я иногда думаю, не случилось ли и у нас такого? У нас же в Бишкеке не было ни одного случая, а мы же абсолютно все перекрыли, заставили столько людей сидеть. У многих не было финансовых запасов, а в мае-июне, когда действительно уже надо было быть дома, когда уже увеличение числа заражений пошло, мы все повыходили. Опыт других стран всегда полезно учитывать.
— Тем не менее, в вашу сторону звучат обвинения, что СИЗы были закуплены по завышенной стоимости.
— Оказывается, нам на год в мирное время, без пандемии, нужно порядка четырех миллионов масок. Обычно ими пользуются врачи. Спрос рождает предложение — сколько просят, столько фармкомании и завозят. И когда мы стали снимать на складах остатки СИЗов и масок, было то количество, которое обычно используется. 3 февраля мы запретили вывозить медицинские изделия. Такой же запрет ввел и ряд других стран. Китай вообще стоял — там фабрики не работали. Даже если бы мы очень сильно захотели, мы бы не закупили.
Поэтому нам стала приходить помощь от других стран и международных организаций. Но вот этих СИЗов катастрофически не хватало по всему миру. Во второй половине марта Китай потихонечку начал работать, и остальные страны начали у них заказывать те же ИВЛ-аппараты, СИЗы, маски.
А у нас дошло до того, что мы стали шить из того, что есть. Мы узнали, что на рынке "Мадина" продают ткани, которые можно использовать для изготовления СИЗов, потому что они плотные и многоразовые в использовании. Бизнесмены в помощь народу начинали шить. Противочумные костюмы шили. Дорого это было или не дорого, это уже экспертиза скажет. Но централизованных закупок, если память мне не изменяет, не было. Позже я поняла: все боялись делать закупки. Централизованный закуп пошел только в мае или июне, когда тендер объявил Всемирный банк, по-моему.
В марте одна компания, что подгузники выпускала, стала производить из тканей для подгузников маски — они переориентировались. В Оше компания стала шить марлевые, многослойные, многоразовые маски. Потом уже мы дали разрешение шить и другим компаниям хоть какие-то маски. Помните, какой дефицит был? По 50 сомов продавали, ажиотаж. Выяснилось, у нас вообще не было производства масок.
А по ценам я сейчас не могу комментировать, штаб в деятельность Минздрава в плане закупок не влезал. Мы могли только давать поручения. Другой вопрос, что Минфин не выделял своевременно деньги, даже те, которые были заложены в бюджете Фонда обязательного медстрахования и Минздрава. Но этому тоже есть объяснения — границы закрыты, экономика где-то встала, возможно, где-то недопоступление было.
— Когда вы шли на пост вице-премьера в 2018 году, у вас же наверняка было понимание, что правительство у нас часто меняется и довольно часто бывает так, что привлекают к уголовной ответственности высших руководителей. Еще и пандемия нагрянула. Вы наверно никогда еще не были на допросах до июля прошлого года?
— Нет, не была.
— У вас было понимание, что, возможно, все-таки вас будут допрашивать и так далее?
— Самое интересное, на тот момент я меньше всего думала об этом. Сейчас, может, этой уверенности и меньше, но тогда мне казалось, что, если человек хорошо работает… Ну, нас так воспитывали — ты всегда поступай по закону, делай все правильно, и не будет проблем.
У меня было очень большое стремление реально что-то сделать такое, чтобы потом моим детям не стыдно было, что когда-то очень высокую должность занимала их мама, что она что-то сделала.
Сейчас я прохожу по делу как свидетель. Идет разбор полетов, все напуганы. Мне кажется, если сейчас людей будут приглашать на высокую должность, они в первую очередь будут думать: "А вот оно мне надо? Не очень высокая зарплата, никаких абсолютно поощрений".
Вот ты хорошо работаешь, но никто не скажет из руководителей: "Ты молодец, давай мы тебе премию выпишем, чин дадим". Я больше десяти лет на госслужбе, у меня нет никакого чина, грамот от правительства, президента, еще чего-то. Я заметила, что люди сами пытаются ходить и говорить, что хорошо работают, подают документы… Но лично для меня это было как-то неприемлемо. Я считала, что наверху сами должны увидеть, оценить и наградить или чин присвоить. Ничего этого нет, да в принципе и не надо. Другой вопрос, обидно, когда людей, которые на самом деле имели чистые помыслы, стремления, всех в общую кучу смешивают. Надо разбираться очень индивидуально.
А что касается работы межведкомиссии по проверке эффективности деятельности госорганов и местных органов власти в вопросах борьбы с COVID-19, мне пока не удалось найти их доклад. Видела обрывки с того брифинга. Если поработать над ошибками, чтобы их не допустить, то это очень правильно, но на мой взгляд, такие вещи нужно делать в рабочем порядке, тихо. Потому что пик пандемии мы еще не преодолели. Все предвещают новый штамм, коронавирус все время мутирует. Все говорят, что в марте возможны осложнения. Как бы мы не напугали врачей. Хотя я считаю, их уже напугали. Где-то общественность медицинскую поделили надвое, и это может сослужить не очень хорошую службу нам.
© Sputnik / Жоомарт УраимовАлтынай Омурбекова: За 10 месяцев, пока я сидела без работы, у меня появились определенные планы, не связанные с госслужбой. Очень важно не перегореть. Таких как я, очень много — люди на госслужбе перегорают. — Про поделили надвое это вы о чем?
— Выводы этой комиссии говорят о неправильных действиях врачей — называются имена довольно известных медиков — главного пульмонолога Таланта Сооронбаева, например. Эти врачи не согласны с выводами межведкомиссии. Они не совсем доверяют людям в этой комиссии, возможно, их квалификации. То есть это может привести к тому, что медицинская общественность сейчас может поделиться надвое, а сейчас время консолидировать усилия.
Будет много времени впереди, когда будем делать разбор полетов. Однозначно, ситуация должна потом исследоваться, все должны отвечать. Я говорю, что все мы — люди, которые идут на очень высокие должности, мы все должны осознавать ответственность, вы правы. И сейчас говорить, что вот, я такая хорошая, белая, пушистая, я ни за что не буду отвечать, это крайне неправильно.
Если мне укажут на ошибки, я буду отвечать. Другой вопрос, умышленно или не умышленно они были сделаны — здесь тоже надо разбираться. Столько людей погибли, неважно, кто когда работал, в любом случае, любой руководитель кто в это время был, каждый член штаба, будем нести как минимум моральную ответственность.
Но это нужно делать чуть позже. Мы не должны пытаться сейчас сделать кого-то виновным. Особенно врачей. Потому что если третья волна коронавируса придет, нас некому будет лечить. Мы должны повышать их потенциал. Конечно, я допускаю, что, возможно, где-то квалификации у наших врачей не хватало. Кто в этом виноват? Я тоже беру на себя ответственность: разве мы отправляли врачей государственных клиник на повышение квалификации? Разве мы в них вкладывали? Разве в улучшение их знаний что-то инвестировали? Нет!     
Наоборот, допотопное оборудование, плохая инфраструктура — все это мы должны признавать. Наши врачи сегодня работают с базовой ставкой в пять тысяч сомов. Врачи в госклиниках максимум получают 13 тысяч при полной ставке работы. Не получилось у нас пока поднять им зарплату, только начали с первичного звена. И то, сейчас новое руководство, я так понимаю, пытается и эту систему тоже на нет свести. Конечно, хочется, чтобы люди из межведкомиссии были объективными.
— Насколько, по-вашему, было верно включать в комиссию родственников умерших от коронавируса людей? В частности, там была дочь депутата Чыныбая Турсунбекова, к сожалению, тоже скончавшегося от пневмонии. Ясно, что людьми, потерявшими близких, не могут не двигать эмоции. Это всегда большое горе. Но верно ли их привлекать с точки зрения объективности и беспристрастности к расследованию?
— Здесь однозначно тоже не скажешь — насколько они могут быть объективными? Очень тяжело сказать. Любая комиссия должна состоять и из узких специалистов, и мы всегда добавляем туда и членов гражданского общества, это в принципе практикуется. Другой вопрос, какой объем работы они выполнили? Например, давать родственникам погибших, не имеющих каких-то общих медицинских знаний, работать над клиническими протоколами, думаю, неверно. Сейчас полноценно объективной оценки быть не может, потому что мы не до конца справились с этой ситуацией. Мы можем давать только какие-то промежуточные итоги, делать выводы, но это должно делаться очень тихо, в рабочем порядке, и в обстановке, когда есть объединение усилий и понимание ситуации.
— Я не хотел бы никого сталкивать лбами, но до недавнего времени возглавляла межведкомиссию экс-вице-премьер Эльвира Сурабалдиева. После инаугурации вы стояли и разговаривали с ней. Вы донесли до нее, что сейчас стоит задача консолидировать общество и действовать на предупреждение третьей волны?
— Об этом говорить там было не совсем уместно, но я не раз говорила, сейчас тоже готова сказать, что я в любой момент готова помогать, поделиться своими знаниями.
— Они вас привлекали как-то?
— Нет. Я удивилась, что межведкомиссия не пригласила меня, как человека, который начинал работу этих штабов. Я в любое время готова прийти и помочь. Я так понимаю, что межведкомиссия больше была сосредоточена, наверное, на событиях, которые чуть позже происходили, может быть, поэтому они меня пока не привлекали. Задача стояла разобраться, почему произошло столько смертей было.
Риск в том, чтобы не переусердствовать, чтобы не получилось так, что крайними останутся врачи. Причем очень уважаемые врачи. Например, тот же Талант Сооронбаев, несмотря на то, что тоже болел, даже по Skype консультировал больных. Врачей не оставляли в покое, хотя он тоже мог отключить телефон и заняться своим здоровьем.
Вы же помните, он создал команду пульмонологов. Они открыто разослали в соцсетях номера своих телефонов. Мы же все им звонили. Они консультировали, и в голосе была усталость, но ни разу не слышала, чтобы они кому-то нагрубили.
Сейчас мне очень больно, что этих людей как-то пытаются обвинить в некомпетентности. Наши клиницисты делали то, что они считали верным в силу своего опыта. Мне кажется, они всегда смотрели и на протоколы других стран. Я не думаю, что мы там прям изобретали что-то сами самостоятельно.
— Самым тяжелым временем для Кыргызстана стал так называемый "черный июль", пик первой волны. Что вы отметили для себя, когда наблюдали за работой медиков в тот период?
— Насколько корректно будет мне давать оценку я не знаю, но я как неравнодушный гражданин скажу: кадровые ошибки все равно произошли. В самый разгар пандемии уволили единственного эксперта по здравоохранению аппарата правительства. Носитель информации, которая с первых дней работала по пандемии, человек, который все эти протоколы и писал, и отслеживал их исполнение, знал, тот или иной вопрос каким министерством как прорабатывается. Почему-то убрали ее. Начальника лечебного управления Минздрава убрали. Даже сейчас нельзя никого убирать из тех, кто уже как-то успел вложиться в борьбу с коронавирусом.
© Sputnik / Жоомарт УраимовАлтынай Омурбекова: Как человек, у которого нет бизнеса, я усиленно искала работу с хорошей зарплатой. Сейчас вижу свою миссию так: чем бы я ни занималась, это должно приносить пользу. Сейчас идти на госслужбу стало прежде всего небезопасно. — Почему так произошло?
— Это надо спрашивать у людей, которые вынудили их уйти. Насколько я знаю, конкурс на замещение должности уволенного главы лечебного управления Минздрава объявили в августе, а назначили нового человека в октябре. На это время целый отдел министерства остался без головы. Идет дезорганизация. В то время в Минздраве не было сплоченной работы, мне кажется. Министр и ключевой заместитель заболели. Понятно, что они контактировали с больными, были на передовой.
На начальном этапе пандемии весь аппарат президента превратился в эпидемиологов. Все там пытались что-то диктовать сотрудникам Минздрава. Это, возможно, тоже была ошибка, что мы больше слушали политиков, нежели специалистов. Хотя тогдашний министр Космос Чолпонбаев все время говорил, мол, давайте слушать специалистов, просил не вмешиваться. В то время все считали себя инфекционистами и эпидемиологами.  
Если на тот момент я, может, считала открытие дневных стационаров правильным решением, то сейчас понимаю, что уже их не стоит открывать. Если ситуация повторится, надо чуть-чуть по-другому действовать. Практика показал, что они где-то даже были рассадниками инфекции. Представьте, люди до них доезжали кто на такси, а кто-то общественным транспортом, обратно выезжали — а если они болели, то ведь распространяли инфекцию.
Сейчас надо создавать мобильные бригады для работы по вызовам. Их должно быть много, с полным обеспечением бензином и автотранспортом, всем. Это для тех, кто болеет легкой формой. Главное, чтобы вирус наружу не выходил!
Где-то в июне-июле Ассоциация строителей сказала мне: "Мы писали в Госагентство строительства, но пока не получили ответ. Если у вас получится, донесите до руководства, что мы готовы отремонтировать за свой счет гостиницу "Иссык-Куль". Там семь этажей. Оснастим, поставим кровати". Там можно было развернуть госпиталь, думаю, как минимум на 1000 человек.
Я сказала об этом на тот момент премьеру Боронову и первому-вице-премьеру Батырбекову. Они обещали с ними (со строителями — ред.) связаться, но, как я позже поняла, не связывались.
Я предлагала освободить полностью так называемую спецбольницу на Киевской, потому что там есть и реанимация. Спецбольница полностью готова вместе с поликлиникой, чтобы ее оборудовать под стационар для больных ковидом.
— Кстати, почему ее не открыли для больных коронавирусом?
— Это вопрос к Управлению делами президента и правительства — эта больница в их ведении. Думаю, пациенты, прикрепленные к ней, могли бы получить любые другие услуги в поликлиниках. Сегодня еще не поздно переоборудовать ее.
Вместо этого в Национальном госпитале открывали отделения для больных коронавирусом. То есть рядом два корпуса — в одном ковидные, в другом — остальные пациенты лечатся. Легко заразиться. Поэтому в будущем надо полностью освобождать ту или иную организацию здравоохранения для больных коронавирусом.
— Сейчас вроде построили специальную больницу для больных c COVID?
— Да. На 100 коек. А вдруг этого не хватит?
Но? кстати, мы должны говорить о взаимной ответственности. Очень часто люди жалуются: "Куда смотрит правительство?". Но в то же самое время мы не носим маски, не соблюдаем элементарные меры предосторожности. Не делаем отчисления в Фонд обязательного медицинского страхования. Мы только требуем, что все должно быть бесплатно. Нет ни одной страны, где все просто бесплатно. Граждане в этих государствах вовремя платят страховку, а потом получают эти услуги.
Предстоит очень большая работа по реформированию системы здравоохранения. Вы, наверное, хотите спросить, почему я этого не сделала? Была подготовлена замечательная программа "2030", над которой работали хорошие специалисты. Я сейчас не буду говорить, что именно мы пытались сделать в ней, чтобы не занимать время. Если бы не было пандемии, произошли бы значительные изменения. За прошедший год были планы полноценного внедрения электронного здравоохранения, планы полностью усилить первичную медико-санитарную помощь на уровне поликлиник. А сегодня, наоборот, стараются эти поликлиники привязать к больницам.
— Кто инициировал эту программу "2030"?
— Правительство с привлечением доноров, которые нанимали экспертов не только с Минздрава. Есть другая программа, там идет речь об усилении "первички" и профилактики. А мы сегодня наоборот все деньги тратим на вторичную и третичную помощь, то есть на уровень, где уже стоят койки. Люди все идут лечиться уже в запущенном состоянии. Нет совершенно никакой культуры делать профилактику, превенцию, на первичном уровне получить все услуги.
— Вы говорили, что неосторожные действия могут расколоть медицинскую общественность. Что вы имели в виду?
— Я бы предложила всем сесть за стол переговоров, собрать абсолютно всех людей, причастных к этой проблеме. Не всегда это надо делать в прямом эфире. Надо профессионально обсудить, выработать общие подходы, не тянуть одеяло на себя.
Конечно, у нас есть именитые врачи, которые считают, что они более опытные, но есть молодые врачи, которые много литературы читают на английском языке, они осведомлены, у них не всегда что называется "набиты руки", но они обладают теоретическими знаниями. Пришло время все усилия консолидировать.
Незадолго до моего ухода я встретилась с экс-министром здравоохранения Талантбеком Батыралиевым. Он с коллегами создал научно-консультативный совет, куда вошли именитые медики со знанием английского языка. Талант Абдуллаевич сказал: "Это в помощь вам. Мы сидеть просто не можем, будем читать всю литературу, клинические иностранные протоколы, стараться их переводить и передавать вам". Мы договорились о сотрудничестве, но мне кажется, со штабом они не сотрудничали, по крайней мере, я не видела. Но эта организация делала публикации.
Европа уже закрывается. Я не думаю, что следующая волна нас не коснется, мы же тоже часть большого мира. Мы должны быть во всеоружии, нельзя сейчас никого увольнять, нельзя никого обижать. Но, к сожалению, я думаю, где-то, наверное, уже кого-то обидели. И насколько сейчас удастся опять наладить отношения… Но не поздно!
Республиканский штаб должен призвать всех, кто какие-то уже знания накопил, помогать на общественных началах.
— Если бы вы были президентом на тот момент, как бы вы себя повели вместо Сооронбая Шариповича? Ведь тогда многие задавались вопросом: "А где президент, почему не обращается к народу?".
— Пресс-служба президента то ли оберегала его, то ли это с его стороны такая установка шла, но вы помните, он не очень любил быть публичным. Я говорила Мухаммедкалыю Дуйшекеевичу: "Посмотрите на премьера Сингапура, который каждый день берет свою папочку и выступает. Одно дело я выступаю, но кто я? Всего лишь вице-премьер. Люди напуганы, они хотят услышать минимум от премьер-министра или от президента месседжи, что ситуация под контролем, мы делаем это и это. До мелочей объяснять, что мы делаем".
Работа-то кипела, у нас каждый день штабы, круглосуточно ребята дежурили, на границах санитарно-карантинные пункты работали, все делалось. Но это надо показывать! А президент почему-то не был в этом плане активен, выступал очень редко.
Вот и премьер-министр, я так понимаю, не хотел быть более активным, чем президент, и приходилось такую активность проявлять нам. Я очень надеюсь, что аппарат нового президента возьмет это на заметку и не будет диктовать пресс-службам министерств и ведомств. Пресс-службе правительства все равно диктовали сверху, кого выпускать, кого показывать, кого вырезать. Я не знаю, согласовывали ли они (пресс-служба — ред.) с руководителем аппарата президента или там с кем они согласовывали, но я заметила, что давались конкретные поручения: кому что делать, кому что говорить, кому выступать на брифинге.
— А если у Садыра Нургожоевича в команде тоже окажутся такие люди? Я повторю вопрос, что, по-вашему, нужно сделать, чтобы быть в курсе, чтобы не дать своей команде опережать себя, или диктовать, как надо себя вести?
— Сегодня все технологии позволяют быть в курсе всего. Если во время Акаева ему заносили только то, что считали нужным видеть ему, а негативное пытались скрыть… Это всегда было проблемой чиновников. Мы боимся огорчить, разочаровать, быть гонцами плохих известий. А учитывая, что Садыр Жапаров сам активен в соцсетях, я думаю, он будет в этом вопросе сам лидером.
Конечно, работы всегда много, но всегда найдется возможность разную информацию читать, больше смотреть на тех, кто его критикует. Научиться проверять информацию. Очень важно для руководителя быть доступным, важно доносить информацию креативно.
Очень жаль, что не заработала платформа "Терек", которую мы пытались создать для отслеживания учета гуманитарной помощи. Однажды ко мне пришли депутат Алтынбек Сулайманов с бизнес-леди Назирой Бейшеналиевой. Они хотели помочь, но сказали, что бизнес не очень доверяет правительству: "Мы не хотим деньги скидывать в общий котел, на счет, который при Минфине открылся. Вы нам просто скажите конкретно, какой больнице что нужно, а мы точечно будем помогать".
Они увидели у меня на столе огромные плакаты, на которых был список организаций здравоохранения и их потребности. И говорят: "А почему нельзя все это сделать в цифровом формате?". Так и появилась эта идея. Подключились Кыргызская ассоциация разработчиков программного обеспечения и услуг, Госкомитет информационных технологий и связи.
Программа была готова 11 апреля. Потенциальный спонсор мог бесплатно увидеть потребности любой больницы. Но платформой до сих пор никто не пользуется, хотя это был большой труд. Это был бы хороший учет, сегодня даже межведкомиссия говорит, что данные по приему и сдаче гумпомощи не совпадают. За это тоже кто-то будет отвечать.
Любой руководитель должен понимать: чем более ты прозрачен, тем меньше у тебя проблем потом. Поэтому надо всегда такие вещи поддерживать, неважно, идея была Омурбековой или еще кого, но если идея хорошая, ее нужно использовать, а не так, что "все, что было до меня, я закрываю и начну работу с чистого листа".
— Если сейчас вас попросят вернуться в госаппарат, и вы знаете, что возможна третья волна коронавируса, согласитесь?
— За 10 месяцев, пока я сидела без работы, у меня появились определенные планы, не связанные с госслужбой. Очень важно не перегореть. Таких как я, очень много — люди на госслужбе перегорают. В первые месяцы моей работы меня прямо распирало, я не знала куда деть свой опыт, что с ним делать. Я вижу, что где-то люди топчутся, есть проблема, но никто не просит о помощи. У нас настолько неправильный подход! Эмоционально было тяжело. У меня даже была депрессия. Конечно, какая-то обида была, но ведь тяжело быть к себе объективными.
Как человек, у которого нет бизнеса, я усиленно искала работу с хорошей зарплатой. Сейчас вижу свою миссию так: чем бы я ни занималась, это должно приносить пользу. Сейчас идти на госслужбу стало прежде всего небезопасно.
Беседа с Алтынай Омурбековой получилось объемной и содержательной, поэтому редакция решила поделить интервью на две части. Вторая часть материала выйдет завтра, 3 февраля.