Обращение к бишкекчанке, с которой что-то не так

— Ой, смотри, какие ботиночки шикарные! — голос Ани рассыпается серебряными колокольцами по всему торговому центру. — Нет, ты глянь, это же шедевр зодчества!
— Какого еще зодчества, Аня? Это же про архитектуру.
— Ой, надо же, умница какая, а то я не знаю! Ты не понимаешь, это обувной зодчий! Это же произведение искусства, а не ботинки!
— Ты только на прошлой неделе жаловалась, что тебе для обуви уже нужна отдельная гардеробная, — набрала и не носишь. Зачем тебе двенадцатые или какие там по счету ботинки, пусть даже от обувного зодчего?
— Не преувеличивай — седьмые. У меня слабость к хорошей обуви! — страдает Аня и сама понимает, что в этом ее страдании нет драмы.
Аня хорошо зарабатывает, хорошо выглядит, и у нее нет никаких слабостей, кроме озвученной выше. Она из той категории успешных людей, которым пришлось вытравить из себя человека. Рассуждения о милосердии и человеколюбии не для нее. "Зачем ты тянешь меня в эти верхние слои атмосферы?" — спрашивает она, а я не сразу нахожу, что ответить.
Когда Ане рассказывают про какую-нибудь брошенную детьми нищенствующую старушку, она говорит: "Кто ей виноват? Воспитывать нормально надо было сына и дочь!". О тяжелобольном ребенке говорит: "Болезнь просто так не приходит, это вселенная что-то хочет сказать его родителям. Надо просто принять это, и все встанет на свои места". О бездомных и заикаться не стоит. "Бомжи — это социальные паразиты, от них никакой пользы, пьянствуют только и заразу разносят".
— Наверное, со мной что-то не так, но я вообще не считаю нужным помогать людям! Вот животным бы помогла, — говорит она.
— Какая удача! Представь себе, в городе есть животные! Я дам тебе номер телефона одного фонда, там всегда нужна финансовая помощь, например, на стерилизацию бездомных кошек и собак, чтобы они не плодили никому не нужное потомство. На деньги, которые ты хочешь отвалить за седьмые ботинки, можно стерилизовать 15 кошек.
— Я всем этим фондам не верю! Воруют только. Я бы диким животным помогла, — Аня ищет пути к отступлению.
— Хорошо, в Караколе есть зоопарк, дам тебе контакты его директора, там куча диких животных, и всегда есть на кого потратить деньги, — говорю я без особой надежды, а в памяти всплывает рассказ Владимира Тендрякова "Хлеб для собаки", который ошеломил меня в далекой юности.
"Женщина в опрятном и поношенном пальто с бархатным воротничком и столь же опрятным и поношенным лицом на моих глазах поскользнулась и разбила стеклянную банку с молоком, которое купила у перрона на станции. Молоко вылилось в обледеневший нечистый след лошадиного копыта. Женщина опустилась перед ним, как перед могилой дочери, придушенно всхлипнула и вдруг вынула из кармана простую обгрызенную деревянную ложку. Она плакала и черпала ложкой молоко из копытной ямки на дороге, плакала и ела, плакала и ела, аккуратно, без жадности, воспитанно", — помню, как я, потрясенная, сидела над книгой и слезы капали на страницы. Впрочем, потряс меня не только этот эпизод.
Лето 1933 года — сталинские репрессии, голод. Герой рассказа — сытый (благодаря папе-начальнику) пролетарский мальчик, который понимает, что кто-то умирает от голода, потому что он слишком много жрет, надо делиться. И он делится. Тайком от матери и отца носит недоеденные завтраки и обеды ссыльным, "скелетам, обтянутым темной, морщинистой, казалось, шуршащей кожей, скелетам с огромными, кротко горящими глазами". Но в конце концов их становится столько, что мальчик понимает — ложкой моря не вычерпаешь. У него есть хлеб для одного. Но одному даешь, хватают за руки вторые, падают перед тобой на колени третьи, обещают на твоих глазах отгрызть себе руку четвертые… И тогда мальчик находит собаку, чудом оставшуюся в живых (остальных съели ссыльные).
"Воспитанная голодной улицей, могла ли она вообразить себе такого дурака, который готов дать корм просто так, ничего не требуя взамен... даже благодарности. Это своего рода плата, а мне вполне было достаточно того, что я кого-то кормлю, поддерживаю чью-то жизнь, значит, и сам имею право есть и жить. Не облезшего от голода пса кормил я кусками хлеба, а свою совесть. Не скажу, чтоб моей совести так уж нравилась эта подозрительная пища. Моя совесть продолжала воспаляться, но не столь сильно, не опасно для жизни"…
Тогда я думала, как хорошо, что это немилосердное, жестокое время, описанное в рассказе, осталось в далеком прошлом. Но совсем скоро узнала, что и в наши благополучные, казалось бы, дни, выражение "сидеть на хлебе и воде" для многих и многих людей — ежедневная реальность. Что голод есть, даже когда войны нет. Что существуют пенсионеры, которые, словно живые мощи, копошатся в мусорных контейнерах, собирают и варят картофельные очистки. Что есть дети, которые никогда не ели апельсинов или бананов.
Однажды мне пришлось писать про четырехлетнего мальчика, который жил и спал во дворе вместе с собакой и ел то, чем питалась она, — дохлую ворону, например. Что вот эта девочка умерла, потому что ей на операцию не успели собрать деньги. А вот эта бабушка — от голода: приболела, сильно ослабла, в полубессознательном состоянии скреблась в квартире во входную дверь несколько дней, но никто не услышал этого страшного, хотя и тихого отчаяния. Или не захотел услышать, не обратил внимания — не суть.
Мы все устаем от негатива. Наверняка многим хочется, как в сказке, взять мел, начертить вокруг себя спасательный круг, отгородиться от внешнего ада. Многие и отгораживаются, как умеют. Потому что больно и страшно все это видеть, слышать и чувствовать. И это нормально. Срабатывает естественный защитный механизм. Абсолютно всем нужны передышка, глоток свежего воздуха, солнечный свет, тихая гавань. Ненормально, когда вы выходите из этого круга только за тем, чтобы купить седьмые ботинки. Или пятые джинсы. Или французских устриц, поскольку севрюжина с хреном вам надоела. Потому что у вас есть где набраться сил, а люди "за кругом" барахтаются без всякой надежды.
Должно ли чувство сострадания чаще просыпаться в сытых людях, поскольку голодных само бремя голода заставляет быть эгоистами? Я думаю — да, так и должно быть. Сытый, если у него есть совесть, обязательно должен кормить ее, отдавая часть "пайка" нищему старику, больному ребенку, братьям нашим меньшим, если их жальче — поддерживать жизнь в тех, кто сам не в состоянии это делать. И Аня не заставила меня усомниться в этом. Просто с ней действительно что-то не так.
Кстати, книг Аня не читает. Обожает кино. Ее любимый фильм — "2012". Если помните, он про конец света. Но ведь и там есть прекрасная фраза: "Когда мы перестанем биться друг за друга, мы лишимся того, что делает нас людьми".
Главное — принять это, и все встанет на свои места, да, Аня?