"Черный июль". История смерти папы

В эти дни печальная дата - год после "черного июля". Айдай Турсунбекова рассказывает о том, как ушел из жизни ее папа Чыныбай Турсунбеков и почему она хочет расследовать обстоятельства его смерти.
Чыныбай Акунович Турсунбеков (15 октября 1960, Джан-Булак - 6 июля 2020, Бишкек, Кыргызстан) - политический деятель, спикер Жогорку Кенеша, депутат Жогорку Кенеша V и VI созывов, лидер фракции Социал-демократической партии Кыргызстана (2011-2016), кандидат филологических наук, журналист, поэт.
Письмо папе:
Папа, я очень жалею, что не успела сказать Вам, как я благодарна Вам за мою жизнь. Благодарна за то, что Вы были лучшим папой, о котором можно только мечтать. Благодарна за Вашу поддержку, за воспитание, за постоянный оптимизм и веру в нас. Вы привили нам ценности и принципы, которыми я руководствуюсь в своей жизни - это стремление к правде и справедливости. Своим примером Вы научили нас любить и уважать труд и никогда не сдаваться. Каждый день я скучаю по Вам и жалею о том, что Ваши внуки не смогли провести с Вами достаточно времени. Но я всегда буду им рассказывать о том, каким Вы были замечательным человеком и любящим папой и дедушкой. Я не говорю Вам "прощайте", потому что знаю, что когда-нибудь мы обязательно встретимся. Но я обещаю, что до того момента проживу свою жизнь достойно, как Вы тому учили нас.
С любовью и тоской,
Ваша дочь Айдай, которую вы назвали в честь любимой поэта Алыкула Осмонова.
В 20-х числах июня прошлого года папа с мамой поехали в родное село, где на месте родового дома мы построили детсад. Каждый год там проводим мероприятия - раздаем в нашем селе стипендии школьникам, выбираем лучших учителей Нарынской области. В качестве поощрения за хорошие результаты приглашаем их в наш пансионат.
По дороге назад родители заехали на жайлоо, где мой дедушка когда-то пас скот. Папа всегда заезжал на это жайлоо. Там папа забрался на гору, и в это время пошел дождь. Папа очень замерз, пока спускался. По дороге домой у него поднялась температура. На следующий день после приезда родителей мы позвонили через нашего жезде-врача-хирурга пульмонологу Таланту Сооронбаеву. Тот рекомендовал пить парацетамол, если будет свыше 38 градусов, и постельный режим. Мы все-таки вызвали мобильную бригаду. Они приехали, взяли ПЦР-тест. Проходит день, два, три - результатов нет. Мы звоним всем - никто не может ответить, где наши результаты. Состояние папы не ухудшается, кашля нет, других симптомов тоже. Только температура в пределах 37. Мы тогда не знали, что при этой болезни нужно двигаться. Мы соблюдали постельный режим, как нам сказал врач. Так прошло 4-5 дней. От безысходности папа сам позвонил заместителю министра - Каратаеву (Мадамин Каратаев). Мы были знакомы ранее, семьями общались. Тот выяснил, что результаты папиного анализа потеряли. Потом вроде бы нашли, по телефону нам сказали, что результат отрицательный. У папы в то время уже и температуры не было. Мы обрадовались, что это не Covid. Папа расслабился, принял душ, открыл окна, сквозняк. Той же ночью у него начинается кашель, а утром резко упала сатурация.
Утром папа звонит Таланту Сооронбаеву. Тот советует не ложиться в больницу. "Найдите хорошую медсестру, ставьте клексан и такие-то антибиотики". Мы так и сделали. На третий день у папы сатурация 87, тахикардия 100 с чем-то. Сейчас-то я знаю, что это кровь густой становится, сердце наполняется, и, в общем-то, это не так опасно. Талант Сооронбаев сказал, что с тахикардией надо срочно в больницу, в Нацгоспиталь, в кардиологическое отделение. Туда мы и поехали.
В тот момент мы не знали, что инфекционка - единственная больница, которую готовили с весны к эпидемии и только там врачей обучали. Кто знал об этом, старались попасть именно туда. А мы повезли папу в Национальный госпиталь. Вечером он сообщает нам, что у него одышка и что он за весь день ни до кого не докричался, никто не заходил к нему в палату. Потом, наконец, зашел врач, мол, завтра мы возьмем анализы, их надо будет отвезти в лабораторию. Утром мама с братиком приехали в больницу, ждали 2-3 часа, никто с анализами не вышел. Папа говорит: "Я ничего не знаю, ко мне никто не заходит". 2-3 дня мы приходили, анализы так и не взяли. На следующий день нам заказали список лекарств, среди них был дексаметазон. Уже потом я узнаю, что дексаметазон делают только крайне тяжелым. Должны быть определенные показания, консилиум врачей решает назначать дексаметазон или нет. У папы состояние на тот момент не было тяжелым. Всю ночь мы искали эти препараты, утром привезли, в тот же день ему дают дексаметазон, а ночью у него сатурация падает, утром было 87, после дексаметазона ночью упала до 46. После этого его срочно положили под ИВЛ. Но даже об этом мы узнали случайно. Еще утром по видео разговаривали с папой. Он был в хорошем настроении, с внуками поговорил, а вечером вдруг перестал отвечать на наши сообщения. На следующее утро мы видим, что сообщения с вечера не открывались. Звоним лечащему врачу, звоним Таланту Сооронбаеву. Никто из них не берет трубку. Написали Мадамину Каратаеву. Тишина. Почти сутки мы были в неведении. Нашли через нескольких знакомых медсестру из другого отделения. Она сходила к папе, и только тогда мы от нее узнали, что он под ИВЛ.
(От ред. По мнению врачей, дексаметазон на ранних стадиях Covid снижает иммунитет, больной испытывает ложное чувство облегчения, а в организме в это время идет взрывной рост вируса и наступает ухудшение. Часто фатальное.)
- Это при том, что ваш папа известный и влиятельный человек. А что было с обычными гражданами.
- Там страшные ситуации были. Мы до сих пор вместе с теми, кто потерял тогда близких, пытаемся добиться какой-то правды и справедливости. Мы - родные тех, кто умерли в Нацгоспитале. Там такой ужас был.
Вот так мы и узнали о том, что отец под ИВЛ. Муж моей сестры ночью привез лекарства и услышал от врача: "Это будет чудо, если он выживет". Жезде сказал нам тогда: "Чудо будет! Он у нас сильный, он выживет!".
И на самом деле в 5 утра у папы поднимается сатурация. Мы ту же медсестру попросили пойти проверить. Я потом по истории болезни посмотрела, сатурация почему-то начинает подниматься прямо после нашего звонка. К утру сатурация стала 78, а потом держалась примерно на 87-89. Папа позвонил, состояние как будто улучшилось. Талант Сооронбаев тоже позвонил маме и сказал: "Жене, Чыныбай Акунович сам позвонил мне, все хорошо, в течение двух дней мы его вытащим из-под ИВЛ. У него все показатели хорошие, все у него хорошо". Мы были так счастливы, у нас появилась надежда.
Папин близкий друг, партнер из Турции, узнал о том, что папа лежит в больнице. Он позвонил в тот день, когда папа пришел в себя, и сказал: "Давайте я заберу его в Турцию, организую вылет, у наших друзей есть клиника". Мы позвонили в больницу, но нам сказали, что перевозить его нельзя, он не транспортабельный, мы вот-вот вытащим из- под ИВЛ. И, мол, уже нечего бояться. Мы папиному другу ответили, что все хорошо, что не требуется срочных мер.
Проходит три дня. Папа все так же под ИВЛ. Я помню, он писал нам, что он голодный, хотя мы все время возили ему еду. И завтраки, и обеды, и ужины. Специально для него готовили, он же через трубочку питался. Но он все равно просил кушать. Мы думали, значит пошел на поправку. А потом папа снова пропал. С пятницы вечером ни одного сообщения в чате. Мы не можем попасть к нему. Только передачи перед шлагбаумом передаем и только связь по телефону. Позже врачи нам сказали: "Мы его постоянно усыпляем, чтобы он отдыхал. Потому что ему тяжело".
В пятницу маме позвонил Мадамин Каратаев и сказал: "У него все хорошо, все показатели хорошие, но для реабилитации все-таки лучше заберите его в Турцию. У нас тут аппараты старые, оснащение плохое. Там он быстрее на поправку пойдет". Мы звоним в Турцию и просим папиного друга забрать его. Это вечер пятницы. Для того, чтобы взять самолет, нужно получить разрешение у стран, через которые придется лететь. До понедельника все эти вопросы решались. Все это время папа нам не отвечает. Мы не понимаем, что происходит, звоним медсестрам, врачам, в другие отделения звоним, чтобы кто-то пошел, посмотрел и сообщил нам хоть что-то. Когда удавалось дозвониться, нам отвечали, что его усыпляют, чтобы он отдохнул перед самолетом. Мне потом все врачи говорили, что он никак не мог писать нам, находясь под ИВЛ? Но он писал... Я разговаривала с реаниматологом. Она мне после смерти папы рассказывала, что он, находясь под ИВЛ, вытянутой рукой печатал сообщения. Эта же врач мне рассказала, что папа просил раздать его лекарства тем, у кого их не было. "Мне семья еще привезет. Отдайте тем, у кого нет" - говорил папа. Не было же лекарств в те дни. Мы ездили из аптеки в аптеку, от склада на склад, и в конце-концов заполнили лекарствами папину тумбочку.
В субботу утром врач звонит мужу моей сестры и говорит: "Нужно делать трахеостомию". Но к маме позвонил один человек, фамилию забыла (он раньше был министром здравоохранения, в девяностых). Услышал, оказывается, что папе хотят сделать трахеостомию и сказал: "Не позволяйте. Бывший спикер Мукар Чолпонбаев умер на следующий день после операции". Мы связались с Турцией и там врачи тоже сказали: "Просто привезите, не позволяйте вашим врачам ничего делать. Мы сами здесь все сделаем".
Только после обеда в понедельник нам, наконец, дали разрешение. С утра мы получаем последние сообщения папы. В 9, в 10, в 12 он писал: "Заберите. Когда?", "Заберите, когда самолет? (Айдай плачет) писал он уже в полубессознательном состоянии. Сообщения от него прерывались, он пишет: "сам", "сам", и только через час дописывает "лет". Слово "самолет" хотел написать. Мы еле нашли скорую. Не знаем, во сколько самолет прилетит. Но решили выезжать в аэропорт. Скорая приехала, а потом оказалось, что они нам врали. Сказали, что у них есть аппарат ИВЛ внутри [машины], но оказалось, что нет. Был просто кислород, а это не подходит. Мы снова начали искать, и вот тогда я поняла, что единственная скорая, которая оснащена ИВЛ, принадлежит частной клинике. Все наши [государственные] - ничего не имеют. А я все время представляю, как папа ждал. Он думал его спасут.
- Если бы на пару дней раньше вылетели, то все было бы по-другому?
- Я до сих пор не понимаю, почему они сначала сказали не надо, потом сами же позвонили, чтобы мы забрали его. Три дня почти прошло! Я не знаю, что происходило, не знаю, как принимались решения по лечению. Но если бы мы раньше вывезли... Тот день я помню посекундно и никогда уже не забуду (плачет). Мы купили СИЗ, хотели сами папу переодеть (плачет). Но нам не позволили зайти. Мы ждали снаружи Нацгоспиталя. Скорая заехала, пакеты с его одеждой забрали. Маму я вперед отправила в сторону аэропорта. Мы с братом ехали за скорой. Мчались на огромной скорости.
Один человек сказал мне, когда папу забирали из Нацгоспиталя, что, наверное, до аэропорта он не доживет. Но потом он отказался от своих слов. Почему все боятся правды? Может быть, хотели ответственность за папину смерть на нас переложить? Мы с братом ехали за машиной скорой помощи. Ближе к Ошскому рынку вижу - наша скорая припарковалась на Чуе. Почему они встали? Мое сердце сильно забилось. Что-то произошло. Мы остановились перед скорой. Говорю брату, сходи посмотри. Сама вижу - внутри два врача что-то активно делают. Я уже чувствовала, но не хотела себе признаваться. Брат ушел и не возвращался. Не выдержав, я вышла из машины и заглянула в окно скорой... Это был последний раз, когда я видела папу. Ему вручную делали массаж сердца (плачет) ... внутри этой скорой не было ничего из необходимого оборудования. Мне казалось, мы стоим уже полчаса. В панике я позвонила маме, говорю: "Мама, скорая остановилась, папе делают массаж сердца. Возвращайся". Мы далеко не уехали, с момента выезда через три минуты остановились.
Через какое-то время приехал Егор Борисов, глава скорой, и Каратаев. Они включили мигалки и поехали обратно. Мы отстали и поехали в ту же реанимацию, откуда его забирали. Но там папы не оказалось. Нам сказали, он в реанимации на Боконбаева, где уже все родственники, оказывается, собрались. Вышел Каратаев и сказал: "Слава богу, его реанимировали, подключили к аппарату, сердце стучит, все хорошо". Я до сих пор помню, мама на камне сидит, я перед ней села на колени и говорю: "Мама, видишь, папа у нас сильный. Он выжил. Не плачь". Я ее успокоила, мы были очень рады. А потом через минут 10 туда зашел папин брат и вышел крича. Потом я узнала, что папа умер еще в скорой.
- Но зачем тогда вам сказали, что он жив?
- Я не знаю. Включили мигалки, чтобы показать, будто бы он живой. Зачем говорить, что его реанимировали, подключили, что он выжил? Вот это бесконечное вранье я не понимаю. Я до сих пор не знаю точное время смерти папы. Когда у него остановка сердца произошла? В документах нигде этого нет. Я так понимаю, что полтора часа мы еще были в неведении, что он умер.
Но самое циничное, в интернете новость вышла, когда папа был еще в скорой. А нас держали в неведении. Вдруг стали приходить сообщения, люди звонили, спрашивали, все ли хорошо? Оказывается, мне уже писали соболезнования. Как можно родным сказать позже, чем СМИ? Насколько это должно быть бессердечно! Лучше бы нам правду сразу сказали. Потом я искала медсестер, реаниматологов, а этим девочкам по 25-27 лет, совсем молодые. Они делали все, что было в их силах. Назначения делали врачи, но они даже не заходили ни разу в реанимацию.
- Боялись?
- Не знаю. Отправляли молодых девочек, а сами сидели в безопасности. Папин лечащий врач ни разу его не видел. Талант Сооронбаев делал все свои назначения из дома, когда папа был в больнице. Мы нашли врача из Москвы, попросили посмотреть, может быть, нужно изменить лечение папы. Но нам отказали, сказали, назначение делает Талант Сооронбаев, только он может вносить изменения. Мы звонили ему, но он вроде заболел, его в общем не было потом два месяца. Телефон он не брал. Потом вроде уговорили врачей в больнице, но не смогли найти результаты анализов, они вообще пропали. Наверное, их и не было, никаких анализов не брали. Максимум, что они брали, думаю, общий анализ крови. Потому что в лабораториях был бардак. Кроме дексаметазона, я знаю, что папе давали огромное количество жидкости. В третьем протоколе есть, что нужно контролировать этот процесс. Нужно и мочегонные давать. Но ему ни разу не дали. А жидкость - это большой отек легких, еще больше затрудняется дыхание.
Кроме того, так сложилось, что мы забрали папу вечером в понедельник, а в воскресенье вечером все врачи ушли в обсервацию. Пересменка. Должны были заступить новые врачи. В реанимации, где папа лежал в тот день, умерло очень много человек.
Одной из женщин, чья мама лежала в этой же реанимации, удалось попасть внутрь, надев СИЗ, под видом врача. Она нам сказала, что предыдущие врачи ушли, а новые не пришли. В понедельник утром никого в реанимации не было. У нее тоже мама умерла в тот день, после нашего папы. Врачи появились только после обеда, но никакой сдачи-приема не было, и она говорит, что она вместе с ними ходила по отделениям и искала, куда врачи лекарства положили, по шкафам рылись. Я не понимаю, для чего нужны руководители? Если они даже такое не могут организовать. Пациенты оставались вообще без присмотра на какое-то время. Мне кажется, если посмотреть на статистику, то в дни пересменок в реанимации умирало больше людей, чем в обычные дни. Пока новая бригада врачей адаптировалась, пока узнавала истории болезней.
- Не оправдываю никого, но простые врачи и сами пострадали, их не обучили и не защитили.
- Вы знаете, те, кого, несмотря на запрет, родные забрали из госпиталя, выжили. И, наверное, если бы мы забрали папу, он бы тоже выжил. Я не перестаю об этом думать.
- Близкие всегда считают, что они в чем-то виноваты, что что-то недоглядели, не так сделали.
- Возможно, но, когда ты встречаешь кого-то, кто, несмотря на запрет, вывез родных под расписку и они выжили, а твой отец умер, потому что ты его в больнице оставила... Врачи не виноваты получается. Они не были подготовлены. Но кто тогда виноват? Кто-то же отвечал за все это. Взять хотя бы протоколы лечения. Когда я изучала документы оперативного штаба по подготовке и предотвращению распространения пандемии, я увидела там хорошие, верные поручения оперативного штаба Минздраву. Скажем, еще в марте просили дать им техническую базу по оснащению ИВЛ, их состояние. Минздрав игнорирует. В мае они дают повторное задание. И, как я знаю, никто так и не выполнил это поручение. Я могу дать вам документы. Ничего не было сделано. Просто нужно было посчитать количество ИВЛ в стране и потребность. Это же элементарно. Говорят, что не было финансирования. Но это легочно-дыхательная болезнь. Если бы весной начали подготовку, сколько людей остались бы живы. Обычные кислородные концентраторы - это ничто для этой болезни. Нам нужны были высокопоточные ИВЛ. В первую очередь надо было заняться этим.
- С протоколом лечения тоже вопрос.
- Мы сейчас пытаемся подать заявления по нарушениям в процедуре принятия протокола. И в суд, и в прокуратуру. Нас не принимают. По обоим протоколам были нарушены процедуры. Например, согласно процедуре нужно собрать экспертный совет, который должен был дать рекомендации. Во втором протоколе были противовирусные препараты. Их потом Минздрав вообще запретил использовать. Третий протокол уже подходит под современные методы лечения. Но не было экспертного совета, не были даны рекомендации по качеству лечения. Это большое нарушение. Почему второй протокол срочно по времени приняли, а третий с такой огромной задержкой? Ведь его в начале мая представили Минздраву. А принят он был аж 8 июля. Говорят второй протокол затянулся, потому что не могли прийти к общему мнению по препаратам. Такая опасность, а они там спорят. Первая половина говорит, включить противовирусные, вторая половина говорит, доказать эффективность мы не можем.
- Так уже же был протокол ВОЗ? Что спорить? Бери и делай.
- У нас были люди, которые хотели добавить противовирусные препараты без доказательной базы. За несколько дней до того, как третий протокол без противовирусных уже дали Минздраву для утверждения, заключили договор и заказали закупку противовирусных препаратов. То есть, те, кто заказывали, знали, что совсем скоро будет принят третий протокол, где нет противовирусных. Но за несколько дней срочно заключают договор и делают заказ. У нас есть об этом официальное письмо. Департамент лекарственного обеспечения нам ответил, что во время действия третьего протокола заказывались лекарства второго протокола.
- Какими фирмами?
- Такой информации они не дали, но само письмо у меня есть. После клинического протокола выпускается спецприказ согласно этому протоколу. По первому и второму протоколам, после их выхода в течение 2-3 дней выходил спецприказ по лекарствам, а тут две недели утверждали. В начале мая уже был протокол у Минздрава, а Минздрав утверждает только в середине июня. Почему и кто задержал принятие третьего протокола в такое чрезвычайное время, когда решения должны мгновенно приниматься? Фармкомпании сказали, что они только 1 июля получили приказ на закупку препаратов по третьему протоколу. Пока заказали, пока привезли. Поэтому и не было нужных лекарств в стране.
К нам приходят с такими историями, которые морально тяжело слушать. Недавно пришел дедушка, его сыну было чуть больше тридцати лет. У сына остались две дочери. Дедушка сказал: "Спасибо, что вы этим занимаетесь. Я потерял единственного сына, мой род на этом закончился. Я месяцами бьюсь в поисках правды, но всем все равно".
По гумпомощи мы тоже ответ не получили до сих пор. Я видела гневные письма некоторых организаций, посольств, которые давали нам гумпомощь. Они требовали дать ответ, куда распределили их помощь. Бывало такое, что по назначению выходят 5-6 тыс. СИЗ, а до места назначения доходят 200 СИЗ. Где по дороге потеряли? Мы смотрели, сколько ДЛО дал лекарств больницам и, со стороны больниц сколько они официально приняли. Например, в Нацгоспитале самая большая разница в 50 с чем-то миллионов. Много вопросов и по базе "Ганси". Такие огромные средства вложили, а по сути ничего не сделано. Смертность ужасающая там была. Никто всем этим не занимается. Никто не отвечает донорам, как и нам, потерявшим близких по вине конкретных ответственных людей. Комиссия наша прекратила существование, ее отчет и рекомендации так и не выслушали. Врачей, принимавших участие в расследовании, под видом реорганизации и прочих реформ поувольняли. Мы безуспешно пытаемся попасть на прием к Марипову. Но мы будем продолжать, я буду продолжать. Я просто хочу, чтобы все это не было забыто. Чтобы виновные были наказаны...