«Весь этот рэкет — плесень, настоящая плесень»: Вор в законе «Горбатый», которого в «Бандитском Петербурге» назвали «Бароном»

Криминальная революция, произошедшая в СССР в 1990-е годы, разрушила привычный уклад не только простых людей, но и воров в законе. Ибо по воровским понятиям убивать ради денег человека было нельзя, а убийства в 1990-е случались часто. Одним из таких "правильных" воров был Юрий Алексеев по прозвищу Горбатый.
Среди генералов криминального мира было немало незаурядных личностей. Ленинградский авторитет Юрий Алексеев вполне мог стать искусствоведом, историком или писателем, но судьба уготовила ему криминальную стезю. В конце жизни его состояние оценивалось в несколько миллионов долларов, но кому они достались после его смерти, так и осталось тайной. Про этого «вора в законе» сняли фильм, сначала о нем рассказали в «Бандитском Петербурге», а потом в «Экспроприаторе».
Сын врага народа Уголовная кличка Горбатый у большинства советских людей ассоциировалась с главарем банды "Черная кошка" из телесериала "Место встречи изменить нельзя". Между тем такое прозвище в реальности носил другой вор-ленинградец Юрий Алексеев. Правда, в отличие от своего тезки, Алексеев не грабил и не убивал, а специализировался исключительно на
антиквариате.
Родился Алексеев в 1931 году в Ленинграде. Его мать имела аристократические корни и какое-то время работала в Госбанке. Ее крестным отцом еще до революции стал Степан Гиль — личный водитель Ленина, а ее хорошими знакомыми были члены семей Орджоникидзе и Рокоссовского. Отец Юры работал главным механиком на крупном ленинградском заводе.
По предвоенным меркам, семья считалась образцово-показательной. Идиллия продолжалась до 1937 года, когда отца арестовал НКВД, и больше семья его не видела. Какое-то время матери удавалось сводить концы с концами, но она понимала, что без нового мужчины прожить ей будет трудно. Вскоре женщина вышла замуж за сына священника. Брак по тем временам трудно назвать расчетливым, но жизнь семьи стабилизировалась. Все круто изменила война.
Эвакуация из блокадного Ленинграда осуществлялась согласно очереди. Алексеевы ее не дождались. Отчима забрали на фронт, а мать умерла от голода. Маленького Юру определили в детский дом, и лишь благодаря этому он выжил. Здесь пытливый и неординарный ум сделал его неформальным лидером среди пацанов. В 14 лет Юрка провернул лихую операцию — подрезал в раздевалке меховой воротник с пальто какого-то чиновника, приехавшего в детдом. Воротник толкнули спекулянтам на рынке, а на выручку Алексеев купил молока и угостил им друзей.
Следствие по делу о краже воротника длилось недолго — запуганные подростки быстро рассказали, кто украл воротник. Возможно, воришку простили бы на первый раз, но пометка в личном деле "сын врага народа" не позволяла снисходительно отнестись к поступку подростка. По приговору суда Юрий Алексеев был отправлен в детскую трудовую колонию в Стрельне.
Первый срок Юрия продолжался недолго — в конце 1940-х он уже вышел из колонии, но менталитет у него уже был воровской. Помимо отметки "сын врага народа" Алексеев получил судимость, что практически лишало его возможности пользоваться социальными лифтами. Теперь он видел лишь один способ "стать человеком" — заслужить авторитет в воровском мире и стать вором в законе.
На Колыме Связи в криминальном мире у Алексеева стали складываться еще на малолетке. В послевоенном Ленинграде он вошел в состав преступной группы, специализирующейся на разбоях. Но долго гулять на свободе парням не дала ленинградская уголовка. В кармане у Юрки нашли офицерский "вальтер", что сделало его одним из основных обвиняемых. Приговор суда был суров — 20 лет лагерей. Тянуть срок парню предстояло в краю золотодобытчиков — на Колыме.
В лагере, куда с этапом прибыл Алексеев, воровским ходом заправлял авторитетный вор Иван Львов по кличке Глыба. В управлении понимали, что это за человек, и старались долго не держать его в одном лагере, чтобы тот не укрепил в нем воровскую власть.
"Дома я устал от политических скандалов, от рассказов о том, кто в каком подвале от НКВД отстреливался, — рассказывал уже на склоне лет о своей жизни Юрий Алексеев — А в колонии — совсем другие темы, и люди были, с моей точки зрения, порядочные. . ."
Глыба выделил Алексеева из толпы молодых урок и приблизил к себе. И тот вскоре доказал, что выбор был верен. 19-летний парнишка сумел организовать неслабый грев для урок — ящик водки и коробку с пачками чая. Сделать это удалось в обмен на помощь вольнонаемному с прииска. С помощью Алексеева работяга вынес с режимной территории несколько
килограммов припасенного золота, а за помощь отблагодарил чаем и водкой. Правда, когда ночью урки напились и стали гужбанитъ в бараке, туда прибыл начальник оперчасти лагеря. Все участники пьянки тут же оказались в ШИЗО, а после были раскиданы по другим лагерям.
Вор в законе Горбатый Освободился Юрий Алексеев в 1960-х, уже будучи авторитетным вором в законе. Без криминала он жизни не мыслил, но был осторожен и умен. Своей специализацией Алексеев избрал антиквариат. Уже тогда в советской торговле появилось немало теневых дельцов, которые вкладывали нетрудовые доходы в предметы искусства. Группа, созданная Юрием Алексеевым, помогала им "избавиться" от этого богатства.
Причем тогда же за вором приклеилось его самое известное прозвище — Горбатый. Дело в том, что, уходя от возможной облавы, он подкладывал под пиджак какой-нибудь предмет. Так, что со стороны казалось, будто у мужчины горб. Меняя походку и голос, Алексеев на глазах преображался в немощного инвалида, до которого сотрудникам милиции не было дела. Фокус не раз спасал Алексеева от задержания и нового срока.
Специализация на антиквариате вынуждала Алексеева читать массу литературы по искусству и живописи. Вскоре в среде коллекционеров он стал таким же "своим парнем", как и в мире криминала. Антиквары не ощущали в нем угрозы, ибо в жизни Алексеев был интеллигентным и эрудированным человеком. По роду своей деятельности он даже несколько раз общался с директором Эрмитажа — профессором истории Пиотровским. За советом и экспертной оценкой к Алексееву не раз обращались ленинградские антиквары, и он никому не отказывал, даже если человек ему был неприятен.
Таким же он был и в воровском мире. В его ленинградскую квартиру не раз приходили люди, освободившиеся из колонии с "малявой" от авторитетов, где они просили за посетителя. Алексеев помогал им устроиться, а желающим давал заработать. По мнению оперов Ленинградского "антикварного отдела", еще с 1970-х Алексеев организовывал воровские группы, которые обчищали квартиры коллекционеров. Причем, будучи опытным искусствоведом, Алексеев указывал исполнителям, что нужно взять, а на что не стоит тратить время.
Юрия Алексеева долго подозревали в организации кражи кабинета дореволюционного нефтяного магната Нобеля. Кабинет, включая резной потолок и инкрустированный пол, был сделан из красного дерева и стоил баснословных денег. В результате хитроумной операции кабинет оказался во владении Алексеева, который уже при правлении Горбачева сумел переправить его за рубеж и продать.
Самое главное правило Горбатого — никакого насилия и крови. Поэтому хоть опера и мечтали поймать Алексеева с поличным, в душе они уважали старого лиса. Вот только сам вор долго не давал правоохранителям этой возможности. Задержанные налетчики использовались втемную, а их главарь хоть и знал "работодателя", выдавать его не хотел. Прокол у Горбатого случился уже в лихие 90-е, когда он сам не понимал, что за времена такие наступили и почему за золотое кольцо люди готовы были на убийство.
Смерть Горбатого Воровской мир никогда не поощрял насилие, а тут сами воры пачками гибли под пулями киллеров. Тем не менее рыночные законы позволили Алексееву расширить свой бизнес. В начале 1990-х ценные предметы искусства для него добывала группа некоего Фазы. Сам Фаза хоть и был тертым калачом, но подельников набрал бестолковых. В итоге вместо квартиры антиквара братки нагрянули в соседнюю, где взяли дешевые шмотки, и отправились к боссу узнать, что за прокол. Но по пути налетчиков задержала группа захвата УБОПа, и уже в камере Фаза заговорил.
Юрия Алексеева задержали в декабре 1991 года. Месяц в камере в Крестах он провел, не сказав следователю ни слова. Но потом решил говорить. Дело в том, что 61-летний Алексеев был серьезно болен — рак легких. Ему требовалось лечение, а переводить в тюремную больницу Горбатого не спешили. Понимая, что в этой сделке ставка — его жизнь, вор в законе решил соглашаться с обвинениями, лишь бы до суда его отпустили под подписку. Увы, на свободу он так и не вышел. В октябре 1993 года Юрий Алексеев скончался в тюремной больнице в Санкт-Петербурге.
Ниже интервью вора в законе:
Тогда еще был уголовный мир…
— Я родился и вырос в нормальной семье. Был в школе отличником. В третьем классе у меня еще были домашние учителя, я уже чертил тушью, рисовал красивые здания Петербурга, зная, кстати, при этом, кто именно из архитекторов их строил. Начал изучать английский и немецкий языки.
А потом — 37 год, расстреляли отца. Он был главным механиком крупного завода. С тех пор в нашей семье начались разные передряги…
Мама вышла второй раз замуж за сына отца Иоанна Ярославского, епископа Ярославля. Мама была очень красивой женщиной. Ее крестным отцом, кстати, был личный шофер Ленина — Гиль Степан Казимирович. Он, умирая, оставил маме восемь тетрадей воспоминаний. Мама была крупным банковским работником, хорошо знала семью Орджоникидзе, Рокоссовского. Дед мой был первым комиссаром Адмиралтейства, хотя и беспартийным, как и Гиль…
Д-да, так вот, потом началась блокада, выехать нам не дали — было распоряжение нас не выпускать. В голод я не воровал, но вся обстановка сложилась так, что в 1947 году мы всем классом в школе украли дорогой воротник, продали его и пропили потом — молоком. Всех пожурили, а меня как сына врага народа осудили. Я попал в детскую трудовую колонию в Стрельне. Там, где был когда-то корпус графа Зубова, а сейчас школа милиции.
Я был очень любопытным и впитывал в себя все устои и принципы того мира, как губка. Я вдруг ощутил себя среди людей. Дома я устал от политических скандалов, от рассказов о том, кто в каком подвале от НКВД отстреливался. Мне все это не нравилось. А в колонии — совсем другие темы, и люди были, с моей точки зрения, порядочные. Воры старого поколения рассказывали мне, как имели дела еще с торгсинами. В этих магазинах перед войной продавались экспортные и импортные товары за валюту иностранцам и за золото, серебро, драгоценные камни соотечественникам. В Ленинграде работало несколько торгсинов. Например, торгсину был отдан верхний этаж универмага. Был магазин и на Кировском проспекте, на углу улицы Скороходова, там, где сейчас ресторан, — все это было очень интересно.
А после Стрельны — новый срок. Опять же, будучи несовершеннолетним, получил двадцать лет тюрьмы. У меня в кармане был пистолет, офицерский "вальтер" без обоймы, без патронов. Но разве им что-то докажешь? Они берут справку, что пистолет пригоден к одиночным выстрелам, и дают тебе разбой, которого не было…
Отправили меня на Северный Урал — в Севураллаг. Тогда не было режимов: общих, усиленных, строгих — полосатых. Тогда были спецы. Мне зачли то, что я сын расстрелянного, и отправили в спецлагерь. Ну а там были просто "сливки общества" — дальше ехать некуда. Мне пришлось впервые показать зубы, иначе бы я погиб.
Из интеллигентного мальчика я превратился в тигренка. Люди-то другие гибли просто на глазах…
Я вовремя сориентировался, у меня появились опекуны — люди старого поколения, очень старого. И тем не менее тогда были еще какие-то рамки поведения, которые ограждали от насилия, от унижения. Самого последнего человека в лагере ты не имел права тронуть пальцем. Хулиганов в лагере просто не было. По-человечески вели себя… А потом я попал на бухту Ванино. Слышал песню такую, "Ванинский порт"? Оттуда ушел пароходом на Колыму. Там познакомился с врачами, которые сидели по делу Горького. Они отнеслись ко мне хорошо, так как я рассказал им про Гиля, а они его знали.
Пытались, правда, и меня унижать в лагере. Из-за вражды разных группировок. Были суки, красные шапочки, ломом опоясанные. Много военных было. В Якутии, на Колыме они в основном возглавляли все лагерные восстания — снайперы. Герои Советского Союза. Я стоял за себя. Я — против убийств, но порой защищаться приходилось насмерть. Сам-то я никогда никого не унижал. В нашей стране и так унижены все, поэтому унижать людей еще и в лагерной остановке — это надо быть просто зверем… На Колыме тогда правил такой Иван Львов, вор в законе. Его боялись все, даже полумиллионная армия, которая там стояла. Он был интеллигентным москвичом, не ругался матом, не курил. Возглавлял! Колыма подчинялась ему полностью. Сейчас его, конечно, нет в живых — убили… Я с ним кушал вместе, он что-то находил во мне, а я — в нем. Он читал Достоевского, Толстого, Герцена — а таких людей было мало. Они привили мне любовь к литературе…
Иван Львов был моим наставником, я очень гордился дружбой с ним и очень много от него взял. Он был очень умным человеком.
Кстати, даже если кто-то по воровским законам подлежал уничтожению, то лагерный суд был гораздо лучше советского: это был суд присяжных, в котором принимали участие по 50–70 человек. Суд шел несколько дней, и даже если выносился смертный приговор, то приговоренному в течение нескольких дней давали возможность покончить с собой. И приговоры выносили весьма обоснованные. Например, приговор негодяю, который насиловал мальчиков и своими деяниями возбуждал злобу в рабочей массе. А рабочая масса — это же большинство!
Вот и Горбачев все кричал на съезде: "как рабочие скажут, так и будет". А между прочим, по статистике, самый большой процент преступников всегда составляли рабочие, самые жестокие преступления совершали они же… Мы-то тогда, конечно, о социологии не думали, просто понимали, что рабочих много, и старались, чтобы они были за нас…
Потом, когда я повзрослел, у меня стал патроном Черкас Толя. Тоже вор в законе. Но, с моей точки зрения, человек нехороший. Он унижал людей, часто бил ни за что… Это мне не нравилось, и мы с ним разошлись. Нет, меня он не унижал никогда. Если бы он меня унизил, то умер бы гораздо раньше. Я уже был тогда не тот…
Вообще, скажу тебе, что все авторитеты, кого я знал, это люди, которые никогда бы не пошли на убийство. Мента убить было нельзя — даже мента! За хулиганство можно было просто жизнью расплатиться. Собственно, к нам и уголовный розыск относился адекватно. Правда, тогда не появилось еще управлений по борьбе с организованной преступностью — так борьбы и не было. А в разрушении воровских законов были заинтересованы те же, кому выгоден и нынешний беспредел…
Жулики они все…
— У меня были потерпевшие. Такие, как Анатолий Минц (Минц Анатолий Ефимович (1928–1977) — актер, долгое время прослуживший в Ленинградском государственном театре музыкальной комедии. Его можно увидеть в крошечных эпизодиках в советских музыкальных комедиях "Соломенная шляпка" и "Небесные ласточки". Слыл страстным коллекционером антиквариата.), как Захоржевский — друг маршала Говорова. Это — насосы, крупные спекулянты, которые в общем-то жили и живут за счет пьющих. Ни в одной стране мира, кроме нашей, вы не купите так дешево у пьяницы драгоценную вещь. Вот мои потерпевшие и грабили таким образом людей, скапливали огромные ценности. А я имел интерес оставить их без ценностей.
Например, у Захоржевского был орден, "Большой крест Германии". Всего было изготовлено 15 таких крестов — даже Геринг и Гиммлер не имели этих наград. Я этот крест взял чисто — по 144-й статье. Потом он, правда, оказался на столе у генерала Михайлова в ГУВД (тогда он был вообще-то еще полковником…). Продали меня, как это обычно бывает.
Или вот Минц. Богатейший человек. Но я взял у него только две папки: одна с орденами архимандрита Киевского, другая с монетами. До остальных ценностей — а их Минц накопил на миллионы — я не дотронулся. Зачем обижать совсем-то? Поделись немного — и хватит. И Минц был жив-здоров, пока на него сосулька не упала… Я вот никогда ничего не накапливал…
Что?.. Нет, я не любуюсь собой. Просто сейчас, когда я вижу по телевизору, как за бутылку пива девушку разрубили на куски, то понимаю, что, встав на свой путь, я поступил правильно, на мне нет крови. Конечно, обижаются на меня некоторые, но обида — она быстро проходит. У этих жуликов продолжается нажива, и они снова становятся жирными… Настоящих-то коллекционеров у нас нет, у нас ведь невозможно коллекционировать без спекуляции.
Между нами говоря, я всю жизнь вредил, препятствовал вывозу из России живописи, особенно большой, хорошей… Вот последний раз проморгал: из запасников Эрмитажа 32 полотна XVII–XVIII веков, голландцы и фламандцы, были переправлены в Аргентину. Я знал Бориса Борисовича Пиотровского. Между нами говоря, он уж не такой герой в золотых звездах, как его изображают. Была у него секретарь, в Америке она сейчас… М-да… Короче, он мог бы не допустить такого хищения. Но у них же в Эрмитаже лет тридцать не устраивалась ревизия! Представляешь? Тридцать лет! В запасники запускали вытирать пыль студентов, а они, бедненькие, крали там потихоньку, отдавали потом за литр пива. Да, все это я хорошо знаю и за слова свои отвечаю — обо всем этом не мог не знать Пиотровский. Знал. Мне самому предлагали не раз вещи из запасников Эрмитажа, но я не покупал. У меня дома были только "честные" вещи. Когда в 1976 году меня арестовали, в ГУВД была "комната Алексеева", и туда приводили коллекционеров, чтобы они там что-то опознали. А я краденых вещей терпеть не могу!
А из Эрмитажа вещи уходили… Дочка главного реставратора Эрмитажа это организовывала. Она уже выехала из страны, да и реставратор помер… Нет, фамилии я тебе называть не буду, это не в моем стиле. Как ты думаешь, мог я противостоять главному реставратору? Я уверен, что половина полотен Эрмитажа сейчас — не подлинники… Нет, про историю с "Данаей" я говорить не буду, еще живы люди… А вот эти 32 полотна — громадной ценности, государственного значения — сейчас в Аргентине. Полотна все подписанные. В Эрмитаже еще лет двадцать можно воровать…
Был такой Быстров Юра, по кличке Быструха, он сейчас живет в Германии, часто приезжал к Пиотровскому. Много чего получил: вазу мою, например, что от Гиля осталась. Гилю ее подарил Дзержинский, за находчивость. Степан Казимирович вез Ленина с Крупской, увидел двух людей и по выправке опознал в них офицеров. Предупредил Ленина и Крупскую, чтобы они пригнулись. А эти двое действительно стали стрелять. Вот за то, что Гиль по выправке офицеров опознал — теперь-то кого узнаешь по этим сапогам гармошкой, — Дзержинский и подарил ему старинную вазу. Она потом попала в Эрмитаж, а потом ее отдали Быстрову. И не только вазу!
"Обидел" я как-то раз приятеля Пиотровского — академика. Жена у него тоже академиком была, в Ботаническом саду работала. Этот академик абсолютно бесчестным человеком был. Похищал в Нижнем Тагиле малахит и от жадности своей продавал его вместе с породой. Отсюда у него все неприятности и пошли… Мое-то дело против него так и осталось нераскрытым. А вот потом его еще раз грабили, один человек тогда накинул его жене шнурок на шею… Этот человек не так давно освободился — скоро он умрет. Он мой враг. Приходил ко мне, я ему денег дал, хоть он и мой враг. Так вот, когда у этих академиков брали сейф, там были некоторые свидетельства против Пиотровского. Жулики они все, царствие им небесное…
Или взять начальников крупных заводов, объединений — таких как ЛОМО, например! Я побывал в их квартирах — ценности просто неимоверные. В Эрмитаже такого нет!
Или вот мой приятель, Миша Монастырский… Умнейший, талантливейший человек. Дело по "Фаберже" слышал, наверное? Мишу до того, как умер Брежнев, никто арестовать не мог, потому что он жил с дочкой одного из членов Политбюро, часы его даже носил — они около полумиллиона стоили, этот папаша в Политбюро с такими часами показываться боялся…
Многие большие чины в ГУВД честностью тоже не отличаются. Правда, и получают они до смешного мало. Старший следователь, проработавший 26 лет в милиции, занимает пятерку до зарплаты у "моего" следователя! По ГУВД майоры бегают с буханками хлеба под мышкой! Это же смешно! Сотрудники должны получать столько, сколько хватит хотя бы на житье!
Долгие годы я дружил с Олегом Васильевичем Карповым, бывшим заместителем председателя городского суда. Знал и Ермакова, председателя горсуда. Они не подозревали, что я уголовник, мы встречались, пили вместе — я знал все, от и до. И однажды на похоронах сестры Карпова мы с Ермаковым несли гроб, и он мне жаловался, что ему не дают законной пенсии. И я помогал Ермакову пенсию эту получить — смех, да и только! А Карпов этот 32 года работал на КГБ, будучи зампредседателя городского суда. Так что можешь представить себе, как все связано… Он дела-то вел в основном комитетовские. Однажды ему дали дело по 117-й статье, и он его провалил, пил потом неделю с расстройства, а я с ним пьянку поддерживал — чуть не заболел. Я ведь непьющий, и меня, как ты понимаешь, интересовало совсем другое. У него орден Красного Знамени — это все незаслуженно… По пьянке-то он много чего рассказывал… И до сих пор у нас нормального суда нет.
Недавно вот судили Костю и Лену — показывали даже в "Пятом колесе". Они пытались ограбить коллекционера Шустера — есть такой, "крыса кремлевская". Очень богатый человек. У него дед банкиром был, а известный художник Константин Маковский портрет этого деда писал. Костя с Леной попытались этого Шустера опустить. Я-то был в стороне… Был бы я в деле — Шустер остался бы в лаптях, а Костя с Леной — на свободе. Их осудили по 146-й, а я до сих пор уверен, что 146-й там не было, пистолет-то у них был мой. И лежал он в кармане, они-то шли коллекционера связывать, а не убивать…
Но советский суд и следствие — дело понятное. У них все — не как было, а как "складывается". Разве можно вот так — "складывается"? У меня после ареста обокрали квартиру. Я, грешным делом, на милицию подумал — ключи-то у них! Тоже все "складывалось", пока в тюремной больнице случайно Юрченко не встретил. А кто бы мог подумать, что мы когда-нибудь встретимся! Он мне и открыл глаза на того, кто это сделал… Человека я этого знаю лет тридцать. Он делал крупные работы, искусствоведа Хомутовского, например, брал. Работал, кстати, в паре с Улановым, племянником известной балерины…
А порядка у нас, видно, еще долго не будет…
Розовая плесень
— Сейчас уголовного мира нет. Посмотри, что творится, какой беспредел. Раньше в лагерях ну одного, ну двух хулиганов встретить можно было. А сейчас 1800 человек в лагере, из них 1200 сидят за хулиганство. Развязность, наглость, какую свет не видел. Причины? Ты меня извини, но это большевизм. Оттуда все пошло. Мне Гиль рассказывал, как Ленин без колебаний подписывал приказы на расстрелы заложников, вот и повыбили всех… Корня нет… Иной раз в метро едешь по делу, на машине-то нельзя — на лица смотришь, и редко-редко хорошее лицо мелькнет. Мое окно выходит в сквер, там гуляют дети из детского сада. Это же просто ужас — матом ругаются, дерутся. Кем они вырастут? Рэкетирами, дебилами, этими, у которых одна мечта — автомат достать?
Мы, когда работали, всегда сначала сидели, думали: как выкинуть что-нибудь такое, чего милиция не ждет. Сейчас так не работают. Сейчас все преступники служили когда-то в Советской армии и были там "отличниками боевой и политической подготовки". Мы таких всегда называли "розовая плесень". Сейчас они себя показали во всей красе: весь этот рэкет — плесень, настоящая плесень. Украсть, и то не могут, разве что у старух. Потому что у человека, у которого есть настоящие деньги, особенно не поворуешь. У него же — сигнализация, стальные двери, собаки… Тут голова нужна.
Мы с женой называем всю эту молодежь балкончиками. Это после того, как один с интеллигентным лицом парень убил своих родителей, ограбил, положил на балкон и пьянствовал себе спокойно на Новый год. И таких балкончиков сейчас — миллионы. Финансовые-то дела в государстве плохи, отсюда и рэкет, и преступность.
Раньше воровали только те, кому это по судьбе было положено. А сейчас воруют все — за малым исключением. Я не хочу тебя обидеть, но не воруют те, кому просто красть нечего. Не воруют — так наколки дают. Воровством-то это не назовешь, по большому счету, у себя воруют-то. В тюрьме сидит кто попало, сидят те, кто не сидеть должен, а работать. А сейчас такой народ — сколько бы ни платили, работать не будут. По своим детям сужу. Кто-то должен работать, кто-то воровать, как в любой нормальной стране.
У меня есть приятель, некто Туберман, я с ним не раз был в работах, он сейчас в Нью-Йорке бани купил, рассказывал мне про тамошние дела. Везде есть преступный мир. Но он должен быть маленьким, а не поголовным. Это просто безобразие, настоящий хаос… И самое печальное — ничего с этим не сделать. Никто хороших слов не понимает. Ни Малышев — я не имею в виду Сашу…{ В криминогенных и милицейских кругах Петербурга известны два Александра Малышева. Один — начальник убойного отдела ГУВД; другой — авторитет в бандитских кругах. Про бандитского авторитета Малышева мы уже говорили. Что же касается полковника милиции Александра Александровича Малышева… В свое время его называли "флагом российского уголовного розыска". В период с 1989 по 1997 год Малышев руководил 2-м отделом управления уголовного розыска ГУВД Санкт-Петербурга и Ленинградской области (отдел по раскрытию умышленных убийств, так называемый "убойный"). Весной 1997 года он подал рапорт об увольнении по собственному желанию. Говорят, что это решение буквально повергло в шок его коллег, не представлявших себе работу убойного отдела без кипучей натуры Малышева. По слухам, он ушел работать в ОП "Коммодор", а затем создал свою охранную структуру. Нет, я имею в виду Сашу, но не того — ни Миша Хохол (Горбатый имеет в виду Михаила Глущенко, одного из признанных авторитетов тамбовской группировки) — никто не поймет. Какие бы управления ни создавали, что бы в "600 секундах" ни показывали — ничего не поможет. Только жестокость.
Я пытался кое-что сделать. Вот и, когда Миша поехал на разборку с чеченцами, я заменил ему пистолет, вместо боевого положил свой, газовый. Все равно нашлись ухари, которые открыли огонь из автомата…
Сейчас нет уголовного мира, а следовательно, нет и никаких законов. О чем говорить, если в лагере само начальство хорошо относится к убийцам и очень плохо к мошенникам. Я за свою жизнь знал только двух умных начальников лагеря. Остальные, несмотря на погоны, — дебилы, не читавшие ни Толстого, ни Чехова, ни Достоевского. Они в театре ни разу не бывали. Погоны-то им кто повесил? Родная партия. А думать не научила. Мне-то всю жизнь приходилось — как тому крокодилу из мультфильма, который хотел девочку съесть, повторять себе: "Думай, думай, думай", — чтобы как-то следователей обхитрить. Они-то всю жизнь учились, а я всю жизнь по тюрьмам…
В Питер сейчас понаехали со всего Советского Союза бывшего — казанские, тамбовские, никольские — кого только нет, кошмар какой-то. И все хотят работу, причем безразлично какую — мокрую, не мокрую. Они же любого убьют, не задумываясь. Между собой-то разобраться не могут. Если у Хохла вдруг появятся лишние ларьки, Малышев их тут же сожжет — пошлет пацанов с факелами, лет по двенадцать-тринадцать… Только силу и уважают, никак не мозги.
Перед арестом вот приходили люди, положили мне два пулемета под кровать. Я десять дней был весь на нервах. Зачем мне это нужно? Потом еще один мешок соломы принес, только забрал — у меня обыск. Вот смеху было бы, если бы я по наркоте пошел… Я этого парня потом встречал в коридорах ГУВД, оказалось, что он на милицию работает…
Я уж не знаю, что тебе обо мне наговорили в милиции, но я даже иногда просто автоматически суюсь в разговоры, которые у меня дома происходят. Общество у меня, ты же понимаешь, такое, что услышать можно разное. Слышу однажды разговор: "Надо забрать колье у старушки". — "А если не отдаст?" — "А не отдаст — так ломиком ей по башке!" Я им сразу сказал: вы что, с ума сошли? Разве так можно! Посоветовал валидол с собой взять, телефон не обрезать — человек-то старый, вдруг плохо станет. Даже порекомендовал чай пить с потерпевшей… И ни в коем случае никакого насилия. Старушка-то их сразу спросила: "Вы меня что, убивать будете?" Они ей: "Да нет, что вы, что вы!" Старушка попросилась в туалет, подумала там, а потом и говорит: "А колье-то я племяннице в Москву отдала". Обманула их старушка… Я не готовил это преступление и не контролировал его. Это мне уже сейчас просто нацепляют внаглую за то, что я посоветовал бабку не убивать! Зато и эти люди не совершили тяжкого преступления. За убийство 15 лет бы получили. А так — пятерочку, отмучаются как-нибудь…
Или вот: приходил тут один урод — милиционеру голову отрезал, просил посоветовать, что теперь делать. Ну я посоветовал ему нож выкинуть. Заложить принципы не позволяют, но я просто ненавижу таких людей, меня трясет от них.
Такие вот дела. Когда я смотрю на современный преступный мир, мне кажется, что Запад вскоре сам поставит перед нами железный занавес — от страха перед нами, чтобы наш беспредел туда не перешел.
Сильная Россия никому не нужна…
— Ты знаешь, я никогда не был националистом, но сейчас потихоньку в него превратился. Это удивительно: я начинаю ненавидеть азербайджанцев, молдаван. Смотрю телевизор, планирую, что бы сделал я, как уничтожил бы румын, сунувшихся к нам. Мне нравится новый командующий 14-й армией Лебедь — и по лицу, и по тому, что он говорит. Ну нельзя же все отдавать, ведь вся Россия рассыпается… Это же для всех погибель.
Я-то все равно скоро умру, но вам жить так нельзя. Надо что-то делать. Я голосовал за Ельцина, но сейчас я бы свой голос ему не отдал. Тогда, правда, некого выбирать было, кроме него, да и сейчас-то некого… Но ведь это Ельцин довел многих серьезных людей до того, что они стали поддерживать человека, который сказал, что государства Казахстан не было никогда, а Украина будет существовать до тех пор, пока до нее не дойдут наши танки. Это Жириновский. У него каждое слово — как кинжал, как говорит мой приятель Миша Монастырский. Я Мише говорил, что Жириновский — это страшно. Миша умнее в тысячу раз, а вот — за Жириновского.
Ельцин не проявляет жесткости. Как Николай II, который ничего хорошего собой не представлял, если ты читал. Тоже жесткости не проявил, когда Россия гибла, хотя обязан был офицерство возглавить. Поэтому, конечно, зверство, что семью его расстреляли, но самого Николая не жалко.
Ельцин — он временный… Горбачев — не отнимешь, толчок дал правильный. Развалить такое государство — это, вообще, волшебником надо быть. Я знавал людей, которые с ним еще на комбайне работали. Говорили, неплохой мужик…
Не готовы мы оказались к демократии. Нельзя ее было всем сразу давать, нужно было сначала людей подготовить. Вот поставь меня сейчас королем Испании — не справлюсь, время нужно, чтобы подготовиться. Моего сына вот только указом специальным можно заставить работать. Прессе, может быть, и можно, и должно демократию дать, а остальным — рано.
Можешь смеяться надо мной, но я тебе скажу: Россия была сильной страной, когда в ней был сильный уголовный мир. Сильный — это не значит разнузданный и дико жестокий. Уголовный мир силен традициями, законами и авторитетами, когда люди по понятиям живут. Тогда баланс в обществе не нарушается. Но сильная Россия никому не нужна — ни Англии, ни Америке, ни Франции…
Я никогда не переступал порогов…
— Нравственные идеалы? Есть, конечно. Я никогда не переступал определенных порогов… Жизнь превратила меня в человека, который постоянно — надо, не надо — думает о разных делах. Я всегда вопрос ставил так: можно ли забрать ценности без ущерба для потерпевшего? Я никогда не шел на дело, если при этом могли быть жертвы. Мне никаких миллионов не надо через кровь. Но и без дела сидеть не мог. Дураком я себя не считаю, хотя ошибки совершал. Конечно, понимал, что и наказание может последовать. Но я же не шел на улицы грабить… как эти — "отличники политической подготовки". Дела подготавливал месяцами…
Я принес людям немало добра — защищал их и на Колыме, и на Урале, и в Сибири. В Иркутске я возглавил восстание осужденных. После подавления осудили меня одного, дали 8 лет, 8 месяцев и 8 дней по статье 73, часть 1: "вооруженное сопротивление властям". Я всегда шел первым и никогда не бросал никого в беде. Тогда, в зоне, мы захватили главного судью областной выездной сессии. Я с ним беседовал, и мне в тот день сняли 10 лет срока. Но я не хотел от советской власти ничего и заставил судью уничтожить определение по снятию срока. Дело принципа. Я от этой власти и сейчас ничего не хочу.
Я люблю все красивое, любил и женщин, но мне не везло с ними. За всю жизнь я не встретил такую, о которой мечтал, — ласковую, красивую, разбирающуюся в живописи. Хорошая хозяйка? Это меня мало интересовало… Моя жена — человек глубоко верующий, и я не могу сказать, что нашел в ней все те качества, которые искал. Но она мне верна. (Сотрудники ОРБ в свое время наградили жену Горбатого прозвищем Парашютистка. Говорят, что в знак протеста против задержания мужа она спрыгнула с парашютной вышки (вроде как даже без парашюта) и сломала ногу… Хотя, возможно, это всего лишь красивая легенда.) Случались в моей жизни, конечно, и встречи с красивыми женщинами. Я, естественно, был не такой, как сейчас. Я ведь всю жизнь не пил, не курил, не кололся…
Те, кто знал меня в молодости, смогли бы узнать сейчас только по глазам…
На Колыме за восемь лет я ни разу спирта не выпил. Я был под Верхоянском — Оймякон, мы там вольфрам добывали. Температура минус 70 градусов, а нас все равно выводили на работы, хотя после 50 градусов запрещено было. И всем давали по 100 граммов спирта. Я и его не выпивал. Но и своим блатным собратьям не отдавал — делил по глоточку на 25 человек в бригаде.
Даже сейчас, когда я уже лежал больной, ко мне приходили советоваться — хотя бы вот по поводу приезда тех же чеченцев, которые хотели отнять у нас биржу и качать миллионы к себе в Грозный. Когда их человек сто приехало на разборки, в шестом управлении четверо суток не спали. А чего не спали? Их брать нужно было на вокзале прямо, с оружием и с пулеметами, кстати говоря. Советовал я там кое-что… А ведь могло их и не четверо раненых уехать… Стараемся как-то, чтобы крови меньше лилось.
Ты знаешь, я обречен. Рак обоих легких — и врачи от меня не скрывают, да я и сам по снимкам вижу. Мне осталось месяц-полтора от силы. Но я готов — Бог дал, Бог взял. Я против такого, как с отцом, — Бог дал, а какой-то негодяй взял… Жаль, конечно, что жизнь получилась такая, готовился-то я в своей семье к другому. Если бы меня тогда, в 1947-м, за молоко не посадили, может быть, и стал бы художником. Я живопись очень люблю, особенно фламандцев… Ну а если бы сейчас предложили еще одну жизнь прожить — наверное, в милиции бы работал. И был бы на месте Крамарева — не меньше. (Аркадий Георгиевич Крамарев возглавлял ГУВД Санкт-Петербурга и области в 1990–1994 гг. После этого трижды подряд избирался депутатом Законодательного собрания Санкт-Петербурга. Был председателем постоянной комиссии ЗС по вопросам правопорядка и законности.) Я ведь наш мир досконально знаю. Польза бы от меня была громадная… (Смена, 11.07.1992, Андрей Константинов)