Известному онкологу, профессору Закиру Камарли исполнилось 80 лет

Известному онкологу не только в нашей стране, но и на международном уровне, профессору кафедры онкологии и лучевой терапии КРСУ Закиру Камарли исполнилось 80 лет.
- Итоги подводить не будем. Рано мне еще. На покой не собираюсь, - ответил он со смехом на мое предложение об интервью.
На интервью я напросилась даже не столько из-за юбилейной даты, а потому что профессор Камарли очень многое сделал для становления и развития онкологической службы, в частности, он, по сути, является основоположником детской онкологии.
До этого детей оперировали в разных клиниках хирурги, не являющиеся специалистами в области онкологии. Это зачастую приводило к рецидивам и прогрессированию болезни.
Видимо, Закиру Пашаевичу на роду написано быть первооткрывателем и инициатором многих начинаний. Будучи директором НИИ онкологии и радиологии, он провел масштабную реорганизацию службы, максимально приблизив помощь к больным. Профессор - автор первого учебника по онкологии для студентов, который по сей день остаётся единственной настольной книгой для будущих онкологов. В числе первых начал применять в борьбе с раком лекарственную терапию таргетными и иммуно-онкологичес-кими препаратами и считает, что со временем этот метод вытеснит хирургию при раке на второй план.
Перечислять можно бесконечно. Вот уж поистине: жизнь определяется не количеством прожитых лет, а их содержанием…
- И все же 80 лет - дата солидная. Вас она не пугает? - спросила я юбиляра.
- Я как-то не задумывался, в голову не приходило, много это или мало. Свой возраст особо не ощущаю, как работал с большим удовольствием лет сорок назад, так и работаю. Полежать подольше утром пока не тянет. Убежден, что врач, который знает, что он нужен больным, должен работать. У меня не пропал интерес к той жизни, которая во мне и вокруг меня. Правда, год назад хотел отказаться от заведования кафедрой. Но руководство университета мою идею не поддержало. Хотя есть достойная смена. На кафедре из шести сотрудников три профессора – мои ученики, есть кандидаты наук.
И если честно, то руководить кафедрой стало тяжело и, отнюдь, не из-за возраста, а, простите, из-за глупостей вышестоящих органов, которые думают, что они проводят реформу в сфере высшего образования. Их видение этих реформ приводит к тому, что без конца меняются требования. Хотя по большому счету ничего не меняется. И такое впечатление создается, что там, пожалуй, запутались в своих нововведениях. А я просто не могу делать бессмысленную работу. И некому даже возразить, да и думаю, что бесполезно. Поэтому, считаю, пусть мои молодые коллеги теперь мучаются с этими бесконечными реформами.
- Профессор, много раз брала у вас интервью, но больше говорили о проблемах онкологии, которой вы посвятили без малого 60 лет. А как вы вообще пришли в медицину и почему именно в онкологию?
- Врачом я хотел стать с восьмого класса. Даже не знаю, как ко мне пришло это желание – лечить людей. В пятом и шестом классах мечтал стать чекистом. Читал о них все взахлеб. Но потом, как говорится, спал и видел себя врачом. Семья у нас была большая, я - шестой ребенок. Но врачей не было. Но кто-то же должен был лечить всех родных!
Школу я закончил в городе Гянджа и поехал поступать в медицинский институт в Баку. Не скрою, взятки в Закавказских республиках при поступлении в институты, особенно медицинский, брали тогда баснословные. Сейчас проще, если не проходишь на бюджет, то можешь учиться за деньги. Хотя я противник контрактного обучения в медицинских институтах. Большинство выпускников высших медицинских учебных заведений, которых сейчас в стране навалом, не работают по профессии. Чем они занимаются, никому не известно. Кстати, выпускники КРСУ хорошо устраиваются, их принимают на работу с удовольствием не только у нас, но и в ближнем, и в дальнем зарубежье.
В общем, в мединститут в Баку я не поступил. Два экзамена сдал на пятерку и четверку, и надеялся, что если за сочинение получу хотя бы тройку, то все равно пройду. Тем более, что проблем у меня особых по русскому и литературе не было. Но за сочинение мне поставили двойку. Три дня я обивал пороги института, просил показать мне мои ошибки. И, видимо, так надоел, что меня однажды схватили за грудки и вышвырнули на улицу, пригрозив, что если вновь появлюсь, меня сдадут в милицию. Я был обычным парнем с периферии и, конечно, испугался. Хотел ехать в Москву, поступать в медицинский. Но как раз в то время старший брат закончил аспирантуру в Академии ветеринарии в Москве, защитил кандидатскую, и его пригласили заведовать лабораторией в Институте ветеринарии во Фрунзе, с очень хорошей по тем временам зарплатой. Таких институтов первой категории в Союзе было всего три. Он согласился. И мама посоветовала мне поехать к брату, учиться во Фрунзе. Тем более брат писал, что здесь соблюдаются законы, порядок во всем. Так я оказался во Фрунзе, поступил в медицинский институт.
- А почему выбрали онкологию?
- Так получилось, что при распределении мне дали свободу выбора при трудоустройстве. Можно сказать, случайно я увидел объявление, что в НИИ онкологии и радиологии, так раньше назывался центр онкологии, требуется младший научный сотрудник. Но директор НИИ профессор Саенко предложил мне поработать с больными в отделении радиологии, о чем я и не мечтал. Но Саенко схитрил, он не сказал, что отделение было радиологическое гинекологическое. Вечером после первого дня работы я пришел к нему на прием. Он словно меня ждал. Сказал, что это одно из сложных отделений, там работает чисто женский коллектив, ссор много, а с моим появлением, как я понял, он надеялся усмирить персонал. Не знаю, было ли это связано с моим появлением, но работали мы дружно как одна команда.
При институте я закончил аспирантуру, научным руководителем моей кандидатской был Саенко. Потом я уехал вместе с семьей в докторантуру в Москву, в Центр онкологии имени Н. Блохина. Я работал и учился там, когда без меня, как говорится, меня женили – назначили директором НИИ онкологии и радиологии во Фрунзе. Мне позвонил заместитель директора и сказал, что шефа сняли, а меня назначили на его место, срочно приезжай. Меня от такого сообщения как обухом по голове стукнули. Я проучился всего год в докторантуре, жена работала в Москве, сын в школу ходил. Я решил, что никуда не поеду, останусь в Москве пока не закончу работу над докторской диссертацией.
Примерно через неделю позвонил министр здравоохранения в приемную директора онкоцентра и начал кричать, дескать, что я себе позволяю, чтобы немедленно вылетал первым же рейсом, и возражений он не принимает. Я вынужден был вернуться, понимал, что в противном случае нормальной жизни мне явно потом не будет. Пришлось много работать ночами, чтобы и руководить, и закончить докторскую диссертацию. Она у меня была по трем разделам - по детской онкологии, реабилитации больных детей и экономической эффективности амбулаторного лечения.
Время было тяжелым для здравоохранения, близился распад Союза, что и случилось вскоре. В 1992 году мы начали сотрудничать с медицинским университетским центром в Канзасе. Я обратил внимание, что в этом центре всего на 450 коек оказывают все виды помощи – от родовспоможения до пересадки органов, а у нас в одном институте более 700 коек. Я задумался над этим, тем более, что моя докторская касалась экономической эффективности амбулаторного лечения. И сократил количество коек до 450. Пациенты у нас до этого лежали месяцами, получая химио- и лучевую терапию, другие виды лекарственного лечения. Курс таких видов лечения с учетом перерывов длится от одного месяца до трех-четырех, а больные все это время находились в стационаре. Это и экономически неэффективно, да и на самих людей давила больничная атмосфера.
Благодаря реорганизации удалось открыть при институте гостиницу, где за чисто символическую плату больные из отдаленных регионов, которые получали лекарственное лечение или проходили обследование, а также родственники пациентов, могли временно пожить. Это не мое ноу-хау. При крупных клиниках во многих странах такие гостиницы работают. Правда, после моего ухода ее закрыли. Напрасно.
- Считается, что вы основатель службы детской онкологии в нашей стране?
- Это пошло с легкой руки Алексея Ильича Саенко, который в своих мемуарах написал, что я создал эту службу. Но считаю, что в первую очередь – это его заслуга. Будучи еще директором, он вызвал меня и сказал, что в только что открытом детском отделении работают педиатры, там некому оперировать, что хочет, чтобы я ее возглавил. И, по сути, передал мне новое отделение. И я действительно многое сделал, чтобы отделение выросло в службу детской онкологии. Детская онкологическая служба в нашей стране появилась в числе первых в Союзе, их было три-пять не больше. Врачебные кадры я подбирал сам, и здесь они тоже многое познали. И могу с гордостью сказать, это были великолепные спецы.
В моей докторской диссертации, как я уже сказал, был раздел по реабилитации детей. Мы вывозили ребятишек в Воронцовку на месяц. Они занимались физкультурой, ходили по горам, играли и забывали о своей болезни, вновь возвращаясь в детство. Сколько было восторгов! И лечение с реабилитацией давали отличные результаты. Я к чему это говорю? Это начинание надо продолжать и развивать. В этом должны быть заинтересованы и Минздрав, и Национальный центр охраны материнства и детства, куда передали эту службу.
- Душа не болит сейчас из-за того, что сейчас происходит с вашим детищем?
- Если честно, то, конечно, болит. Нельзя было переводить туда онкобольных ребятишек. Даже из чисто практических соображений. На сеансы лучевой терапии, которая им необходима, детей будут вынуждены или уже возят из Центра охраны материнства и детства в Центр онкологии, где установлен такой аппарат. Но разве это, простите, не глупость. Такое решение принял Минздрав и отменить его, несмотря на разумные доводы, там не захотели. Однако и сейчас, судя по всему, никто не собирается вернуть детскую службу в онкоцентр. Более того, слышал, что прекрасного детского онколога, моего ученика, мягко говоря, не чествуют в Центре охраны материнства и детства. Жаль, а он специалист международного уровня. Теряют от этого только больные дети.
- Закир Пашаевич, когда вы говорили о реабилитации детей, подумалось, что этим могли бы заняться благотворительные фонды.
- Если бы они у нас были! Благотворительность прекрасное явление. Наше государство не может позволить себе бесплатное лечение даже детей. В России, Казахстане, других странах государство полностью оплачивает лечение всех онкобольных – и детей, и взрослых. А нам надо развивать благотворительность, она у нас в зачаточном состоянии. Есть фонд Елены Коневой и еще пара других, но их возможностей не хватает на всех нуждающихся. У нас либо нет богатых людей, либо богачи не хотят показывать, что они богаты, либо среди них больше равнодушных людей, которым нет дела до чужой боли. Кстати, даже в богатых странах Запада благотворительность широко развита. Билл Гейтс, например, значительную часть своей прибыли перечисляет на лечение больных детей с тяжелыми заболеваниями.
-Вы по натуре боец?
- А как же у нас без этого?
- Даже если ваша непокорность грозила вам большими неприятностями?
- Все равно стоял насмерть. Помню, будучи директором института, отказался подписывать акт о сдаче здания поликлиники. Сдавалась она в авральном порядке к какой-то большой дате. Недоделок же было немало, и я уперся: не подпишу. Строители клялись, что все сделают позже, я ни в какую. Вызывали в райком, министерство, кричали, убеждали, недвусмысленно намекали, что нарываюсь на крупные неприятности. Я стоял на своем: пусть переделывают, не верю я их гарантиям, их на аркане потом на объект не затянешь. Я поверил только Борису Моисеевичу Шапиро, который тогда был заместителем министра здравоохранения. Он сказал мне спокойно, мол, не противься, подпиши под мое честное слово, строители приедут после праздников на объект. Шапиро был великим дипломатом и очень порядочным человеком, и я не смог устоять только перед его просьбой. И что вы думаете, приехали и переделали все быстро и качественно. Возможно, подумали, что со мной лучше не связываться. Я действительно поднял бы скандал.
Были и другие моменты, когда стоял на самом краю, но от своего не отступался. Ну что со мной могли сделать? Да ничего! Я чист перед законом, звания получал исключительно за свою научную деятельность. Я всегда поступал так, как подсказывала мне совесть. И никогда ни у кого не выпрашивал каких–либо уступок или привилегий, ни перед кем не заискивал и никому не льстил.
- Насколько знаю, лет пять назад вы перестали оперировать. Это связано с какой-то неудачей или, как говорила великая Плисецкая, "опыт есть, прыжок ушел"? У хирурга вообще есть возрастной предел на проведение операций?
- Каждый сам для себя определяет, до какого времени он может держать скальпель. Большие операции с возрастом, безусловно, проводить уже непросто. Я перестал оперировать, когда нам, образно говоря, дали по рукам. В университетской клинике мы открыли хорошо оснащенное отделение хирургии, и специалисты в нем были от Бога. И успешно оперировали. Но Счетные палаты России и Кыргызстана посчитали, что выделение денег на медцентр – это нецелевое использование средств. Они должны использоваться только на учебный процесс. Хотя на операциях всегда присутствовали наши студенты и ординаторы. Чем не мастер-класс!
И после этого я ушел из операционной. Занялся лекарственным лечением рака. И разделяю мнение своих коллег, которые считают, что будущее за лекарственными методами лечения онкологических заболеваний. Но для этого в первую очередь необходима очень хорошая диагностика и главное – своевременная, чтобы вовремя выявить болезнь, не запускать ее. В том числе проводить исследования на генном уровне, чтобы определить, мутации каких генов происходят в этой опухоли. Пока эти исследования проводятся далеко не во всех странах и стоят, конечно, недешево. Мы посылаем своих пациентов, имеющих финансовую возможность, в разные страны. Без этого современные препараты нельзя применять. Я говорю о таргетной терапии - современном виде лечения, который направлен на борьбу с опухолевыми клетками.
- Как вы оцениваете нынешнюю онкологическую службу в нашей стране?
- Раньше в ней была строгая подчиненность по вертикали, организации онкологического профиля подчинялись институту. Будучи его директором, я с коллегами объездил все районы и области вдоль и поперек, в частности, мы акцентировали внимание на том, как там идет работа по раннему выявлению рака, информировали коллег о новшествах в диагностике. Не могу сказать, что не было совсем запущенных случаев, но такого количества, как сейчас, однозначно не было.
Сейчас появилось немало хорошего диагностического оборудования, но его, считаю, недостаточно и оно недоступно для многих. Сейчас, чтобы обследовать даже одну область, человеку надо выложить не менее трех с половиной тысяч сомов. А если надо обследовать две-три? Из-за материальных трудностей люди не могут позволить себе своевременно проводить диагностику. Поэтому к врачам приходят, когда уже очень трудно помочь человеку. Вот почему в поликлиники надо возвращать профосмотры и диспансеризацию. Для государства это экономически выгоднее, чем лечить, выплачивать пособия и так далее, а главное – только раннее выявление болезни поможет человеку с таким диагнозом выжить.
Наша кафедра провела исследование распространенности рака по регионам. Результаты несколько шокировали, везде идет рост. В Нарынской области, например, которая раньше плелась в хвосте по этому показателю, увеличивается количество больных. Значит там надо усиливать диагностическую государственную, подчеркиваю, службу, доступную для населения. Считаю, что надо восстановить вертикальную подчиненность в онкологии, нужен план развития онкологической службы в стране хотя бы на пять-семь лет.
- Закир Пашаевич, вы в прекрасной физической форме, да и психологически бодро настроены. Что помогает?
- Чувство юмора, без него трудно жить. (Кстати, на мою просьбу посмотреть фотографии в своем семейном архиве для публикации он с присущим ему чувством юмора ответил, что все пересмотрел и понял, что не готов еще покидать этот мир, а потому и не нашел ни одного соответствующего фото). Зла никогда ни на кого не держу и очень быстро отхожу. Много хожу, особенно последние два года, по часу - полтора ежедневно в быстром темпе. Ни в чем себе особо не отказываю, но считаю, что во всем должна быть мера. И никогда не задумывался, сколько мне лет. Как-то перепрыгнул через арык. А мне мои знакомые, к которым я и торопился, говорят мне, мол, зачем ты через арык прыгаешь, забыл, сколько тебе лет (смеется). А я в тот момент и не думал, сколько мне лет.
- Чему учите своих студентов, помимо профессиональных знаний, конечно?
- Умению общаться с больными. Это, кстати, самый большой недостаток у наших врачей. А это плохо и для самого врача, и для его больного. Человек приходит к нам с надеждой, но доктор одной фразой может закончить общение. Не поговорить с больным, не выяснить, что тот думает сам про себя, это - неправильный подход. Не помню, кто из великих сказал, что если больной выходит от врача, не почувствовав себя лучше, это плохой врач.
- Закир Пашаевич, мы искренне поздравляем вас с вручением медали Ассоциации народа Кыргызстана "За значительный вклад в дело укрепления гражданского мира и межэтнического согласия". Какие награды вы получили еще к юбилею?
- Вообще-то у меня нет никаких государственных наград, если не считать звания "Заслуженный деятель науки". Как члену правления азербайджанской диаспоры "Азери" Госкомитет по работе с азербайджанскими диаспорами за рубежом Азербайджана наградил меня медалью "За укрепление дружбы между народами". Значит, мою работу высоко оценили и на родине.
- Ваши два сына тоже, кажется, закончили мединститут?
- Да, оба сына закончили наш мединститут. Старший 25 лет проработал в системе ООН, в основном в ЮНИСЕФ, помогая детям. Второй сын работает семейным врачом в Израиле и считается очень хорошим доктором. У него большая практика. Больные в случае его командировки или отпуска ждут, когда он вернется, не хотят идти к другим врачам. Такое доверие непросто заслужить.
- Что для вас счастье? Вы счастливый человек?
- Наверное, счастье каждый формирует по-своему. В нынешний период жизни - я счастливый человек. Потому что то, что для меня важно, интересно, у меня есть.
Сообщи свою новость: